Оливия Уэдсли - Миндаль цветет Страница 17

– Да, это очень грустно, что Дора выше его ростом.

– Дора почти на три года старше Рекса, – резко ответила Джи.

Она встала, подошла к Рексу и, взяв его за руку, пошла с ним, стараясь закрыть его собой от глаз Пана.

Рекс весело пошел с ней. Он обожал ее, не боялся ее, и между ними установились простые дружеские отношения.

Он был вполне еще ребенком и обладал чисто детской беспечностью и прелестью. Про него нельзя было даже сказать, чтобы он был преждевременно развит, и все-таки он обладал какой-то особой понятливостью. Это, может быть, происходило от его недостатка, или же в этом сказывалось постоянное влияние Джи. Кроме того, на его умственном развитии не мог не отразиться кочевой образ жизни, который он вел в течение своего раннего детства.

Джи очень рано выучила его читать, и в возрасте восьми с половиной лет он уже читал все, что ему вздумается. Он очень любил лошадей и бокс и читал все, что касалось этих двух предметов. Кроме того, чисто по-детски он обожал истории с феями и веселые сказки.

В его речи часто встречались иностранные слова: это объяснялось тем, что Эмилия говорила с ним по-испански, а Джи – по-французски. Вообще речь его была замечательно точна, и во всем, что он говорил, чувствовалось сознание собственного достоинства.

Джи с ранних лет внушила ему, что он должен занять в доме пустующее место своего отца; понятно, ему, как всякому ребенку, нравилось разыгрывать роль хозяина. Конечно, при всем его благоразумии и у него бывали дни, когда он капризничал, бесновался, предъявлял чисто детские требования.

Опыт, который произвела Дора с верховой ездой, не давал ему покоя. Он не хотел отставать от нее.

– Джи, – сказал он.

– Что, милый?

– Мне бы тоже хотелось поездить верхом. Что вы об этом думаете?

Джи пожала его руку, которую она держала в своей.

– Ты еще очень мал.

– Я мог бы ездить на совсем-совсем маленьком пони, моя дорогая.

У него было несколько ласкательных названий, которые он применял, только когда разговаривал с Джи, что ее очень трогало.

– А ты не думаешь, что тебе будет страшно?

– Доре ведь не было страшно.

– Дора старше тебя.

– И не все ли равно: если уж будет страшно, то позднее не меньше, чем сейчас!

Он остановился, загораживая ей дорогу, и стал настойчиво просить:

– Я вас прошу, зайдем на минутку в конюшню.

Они зашли. Был как раз полдень: в конюшне никого не было, и только долетавший откуда-то сверху плеск воды нарушал тишину.

– Вот здесь стоит Руфус, – сказал Рекс. – Сэм уверяет, что он бешеный, прямо черт.

Джи рассмеялась и вошла в стойло. Руфус откинул уши, задрожал и стал озираться, выкатив белки глаз.

– Посадите меня на него, посадите, пожалуйста! – попросил Рекс, весь дрожа от возбуждения и теребя рукой свои волосы.

Джи подняла его, но была недостаточно высока, чтобы посадить. Тогда Рекс ухватился за гриву и влез на лошадь. Руфус начал лягаться и бросился к выходу, но Джи загородила ему дорогу; она не знала чувства страха, и, хотя перед ней мелькали в воздухе копыта и она видела перед собой дикие глаза рассерженной лошади, она не двинулась с места.

Рекс вскрикнул, и Руфус как по команде остановился, роя землю копытами и постепенно успокаиваясь.

Джи сняла мальчика; ни тот, ни другая не проронили ни слова. Когда они собрались уходить, они увидели, что Гревиль с Дорой стоят перед воротами конюшни, во дворе; они видели всю сцену.

Джи слегка покраснела; она встретила улыбку Гревиля.

– Ах, ты тоже здесь? Не правда ли, как жарко? Я думаю, пора идти завтракать.

Джи держала Рекса за руку; она почувствовала, как рука его задрожала. Гревиль взглянул на часы, которые были у него на руке, а потом, остановив насмешливый взгляд на Рексе, спросил его:

– Все еще страшно?

– Нет, – ответил Рекс с легкой дрожью в голосе.

Гревиль засмеялся.

– Дора научит тебя, – сказал он, поддразнивая его, – она не боится.

Рекс посмотрел на него в упор твердым взглядом; краска бросилась ему в лицо.

Он высвободил свою руку из руки Джи и, неловко подскочив к Пану, задыхаясь, бросил ему в лицо:

– Вы – вы скотина!

Наступила минута общего молчания, затем Джи повелительным тоном сказала:

– Рекс, немедленно извинись перед дядей.

Рекс взглянул на нее и прочел в ее взгляде немую просьбу; краска медленно сбежала с его лица, и, подойдя к Гревилю, он самым спокойным голосом сказал:

– Дядя Пан, я прошу извинения.

Он постоял еще минуту, а потом медленными шагами пошел один через двор, направляясь к дому. Джи последовала за ним.

Когда Дора и Пан остались одни, она строго посмотрела на него и сказала:

– А знаете, вы в самом деле вели себя безобразно. Мальчики терпеть не могут, когда над ними смеются в присутствии девочек. Взрослые мужчины тоже этого не любят.

– Разве, а почему?

– Потому, что они тщеславны.

– Откуда вы это взяли, маленькая всезнайка?

– Я слышала, как тетя Джи говорила это лорду Донеймору, – вы знаете, такому маленькому человеку, с усами, закрученными наподобие двух крошечных мечей, и который страдает одышкой? А он говорит, что благодаря тщеславию они делаются – ну, я не понимаю, это какое-то длинное слово, – но тетя говорит, что оно означает «сносными», и что если бы мужчины не были тщеславны, то женщинам было бы очень скучно. Почему это? – спросила Дора.

С тех пор как Гревиль был в Гарстпойнте, он так часто слышал это слово «почему», что оно произвело на него такое же впечатление, как писк комара над ухом как раз в тот момент, когда хочется уснуть и не можешь поймать это надоедливое насекомое.

Он постарался отделаться двумя спасительными словами:

– Кто знает…

Из дома раздался звон гонга. Дора захлопала в ладоши и начала танцевать.

– Пан, миленький, давайте побежим наперегонки к террасе.

– Я не могу, у меня кость в ноге.

– У меня тоже, как и у всех людей.

Она посмотрела на него с презрением.

– Ну, не будьте дурачком!

Он засмеялся и побежал. Когда они добежали до террасы, он спросил ее:

– Кто позволил вам употреблять такие слова?

– Да все так говорят: и Эмилия, и Джи, и Рекс, да и сами вы – я часто слышала.

Она вприпрыжку вбежала в столовую, где для завтрака был накрыт круглый стол, и вдруг радостно воскликнула:

– Утка, утка, как чудно! Уикгем, положите мне, пожалуйста, побольше фаршу, – обратилась она к дворецкому.

Детям за завтраком в особых маленьких стаканчиках давали херес. Джи в детстве пила херес, и до сих пор у нее сохранился утонченный вкус, а желудок, как у страуса, мог переваривать что угодно; следовательно, детям полезно было пить херес.

Рекс сидел на конце стола против Джи. Он был немного бледен, но спокоен и чрезвычайно вежлив с Гревилем. Во многих отношениях он был еще совсем дитя, но иногда, как и в данном случае, вел себя почти как взрослый. Сидя за столом, он спокойно смотрел на гостя своими темными глазами, хотя в душе он ненавидел его. После случая, который произошел в этот день, он не выносил Пана и презирал его, и не потому, что было задето его самолюбие, а потому, что до этого времени он верил, что взрослые, а тем более родственники, должны относиться к нему сердечно, Пан же своей насмешкой разрушил в нем эту веру.