Персия Вулли - Гвиневера. Дитя северной весны Страница 17

— В самой конюшне нельзя, — ответил он, снимая с нее головной убор с эмалью и пропуская между пальцами длинные рыжие пряди ее волос. — Съестные припасы и то, что осталось от корма для скота, слишком драгоценны, чтобы подвергать их опасности от людей и огня. Лучше заставить конюшенных уплотниться и позволить людям занять часть их спальных мест.

— Ты думаешь, холода продлятся еще долго? — Она прислонилась к мужу и заглянула ему в лицо, усталая, озабоченная и надеющаяся на его поддержку.

— Трудно сказать, любимая. Но думаю, что нам необходимо, по возможности, быть готовыми ко всему на случай поздней весны.

Мама кивнула, и, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее в макушку, я нырнула под одеяла, успокоенная тем, что наше будущее находится в таких опытных руках. А на следующий день потеплело, и начались дожди, наполняя ручьи грязной водой. Снег, ставший серым и безобразным, благодаря ливням, начал таять, и предстоящая смена времен года очень обрадовала всех.

Но потоп непрерывно продолжался в течение многих недель, иногда превращаясь в моросящий дождь, иногда изливаясь целыми потоками с пропитанного влагой неба. Люди просыпались в тусклом сером свете еще одного пасмурного утра и следили за тем, как день переходит в вечер, минуя сумерки. Без солнца весна никогда не наступит.

Вода была везде — она лила как из ведра сверху или бесконечно капала с мокрой соломы, собираясь лужами между булыжниками двора или образуя вонючие застойные болота в низинах.

Крестьяне, скот которых был уничтожен лютой стужей, обнаружили, что их поля залиты водой и земля стала грязью. Зерно для весенних посевов было съедено, что спасло семьи от голодной смерти, овцы умирали от истощения: их ноги не держали их, пока они искали себе пропитание.

С каждым днем очередь просителей у ворот возрастала, разливаясь, как река в половодье. Они приходили с женами, детьми и стариками и обращались за помощью к королю, будучи не в состоянии прокормить себя. Когда места в доме уже не осталось, на внутреннем дворе расставили шатры и навесы в качестве временных убежищ от дождя.

Страшное уныние царило и в доме, и на конюшне.

— Кажется, что плохое питание и теснота не столь уж плохи, — ворчал узколицый мужчина, помощник кузнеца Элидана, — потому что, куда бы ты ни ткнулся, везде толкутся дети.

— Я не потерплю таких жалоб, — резко сказал Руфон, дергая туго натянутую веревку. — И без твоего нытья и стонов полно забот. Если бы у тебя достало ума, ты благодарил бы богов за то, что у нас такой заботливый король. Закрепи здесь этот шест, иначе мы никогда не поставим навес.

Пока мать старалась обеспечить кровом всех страждущих, задачей отца было накормить их. Он ежедневно возглавлял охотничьи отряды, с трудом пробираясь через мокрые леса или храбро бросая вызов топким торфяным болотам, и охотники считали день удачным, если приносили тощего зайца или барсука, выманенного из норы. Но чаще они возвращались ни с чем, потому что дикие звери были в том же положении, что и люди у очага, а дождь все не прекращался.

Наконец забили одну из старых рабочих лошадей, чтобы накормить людей. На еду пошел белый с черным мерин, с которым Руфон нянчился с тех пор, как он был жеребенком и его мать загрызли волки. До того как был занесен нож мясника, Руфон провел с мерином последние несколько минут, поглаживая животное по носу и пытаясь успокоить его, а быть может, самого себя.

Мать и Гледис сварили в огромных котлах густой суп и весь день раздавали его в большом зале, чтобы каждый мог побыть в тепле и укрыться от дождя хотя бы на несколько минут.

Однако, несмотря на суету с мясом, это оказалось слабым утешением. Небо по-прежнему было покрыто тучами, и, даже когда прекращался дождь, солнца видно не было. Дети простужались, и один из стариков умер.

И однажды какой-то младенец заплакал не от голода, а от жара, и к ночи умер на руках матери.

После этого разом заболело много людей, пораженных недугом в одночасье, и те, кто не умер сразу, лежали слабые и ко всему безразличные.

За несколько дней появилось столько мертвых, что мы не успевали хоронить их, и по углам затаилось отчаяние.

С самого начала мать во всем принимала участие, превратив большой зал в лазарет, помогая Кети готовить снадобья и пытаясь, по возможности, обнадежить и успокоить людей.

— Госпожа, — прошептала однажды вечером лекарка, — у нас на исходе травы.

— Делай все, что в твоих силах, — ответила мать. — Разве в сундуке в семейной комнате нет трав?

— Возможно, и есть, — сдержанно ответила Кети, — но они предназначены на случай крайней необходимости для тебя, короля и ваших детей.

— Я не могу представить себе более крайней необходимости, — отрывисто сказала мать. — Бессмысленно хранить их, когда они нужны сейчас.

Ее голос прозвучал скорее устало, нежели резко, будто мама весь день пробиралась по бесконечной трясине. Она со вздохом отослала Кети наверх за оставшимися травами.

Итак, из наших последних запасов были сварены новые порции снадобья, и Кети склонилась над горшками, тряся головой и бормоча заклинания, пытаясь спасти целую страну.

К концу первой недели после начала эпидемии менее чем половина от обычного количества людей были в состоянии собраться на обед в большом зале. Мы, сжимая в руках миски с отменным супом, сгрудились вокруг огня, потому что соломенные тюфяки с больными заняли почти все свободное место, и расставить столы было негде.

Когда с едой покончили, Нидан, предводитель королевских воинов, сделал знак слушать его, и люди замолчали.

— Мы обречены, — начал он, вглядываясь в измученные лица сидящих около огня. — Это дело богов, разгневанных какими-то нашими поступками или чем-то еще, что мы оставили недоделанным. И если мы хотим выжить, то должны найти способ умилостивить их.

В ответ раздалось согласное бормотание, но кто-то заметил со смесью отчаяния и гнева:

— Как нам узнать, какого из богов нужно умилостивить и каким обрядом? — Сразу возник ожесточенный спор между сторонниками каждого известного в Регеде бога, и наконец мой отец потребовал тишины.

— Совершенно ясно, что кто-то должен подсказать нам выход. Я, например, хочу просить старых богов, и… — он сделал паузу и посмотрел прямо на Катбада, — я клянусь сделать все, что необходимо, для защиты моего народа.

Воцарилась внезапная тишина, словно каждый, беззвучно вдохнув воздух, задержал дыхание. Те, кто следил за отцом, пока он говорил, смотрели на него в изумлении, а другие повернулись и тоже уставились на него, когда до них дошел смысл его речи. Я не знала точно, что внушало этот бессловесный страх, но мне свело живот от дурного предчувствия.