Александр Прозоров - Любовь, опрокинувшая троны Страница 17

– Сия лилия, любезнейшая моя госпожа, есть прекраснейшая из всех существующих, любимица султанов, ханов и падишахов, лучшее украшение дворцов и гаремов! Выбор прекраснейший из всех возможных, услада глаз твоих на долгие годы!

Цветок и вправду был хорош. Пять бутонов на трех стеблях, каждый размером с кулак ребенка. Широко раскрытый зев с желтым бархатистым краем, темно-вишневая серединка со множеством желтых крапинок.

– Токмо упаси тебя Аллах сажать его в землю! – округлив глаза, предупредил купец. – Его место, о краса подлунного мира, его удел парить перед окном, вкушая свет дня и радуя тебя чудесными красками. Все, что надобно сему цветку, так это купание раз в несколько дней в подогретой воде. Она совсем как человек, любезнейшая госпожа. Она не переносит грязи и холода, она любит тепло и омывание.

– Это все, конечно, хорошо, – кивнула Ксения. – Но с чего ты взял, что сие растение мне вообще надобно?

– Как с чего? – изумился цветочник. – Зашел ко мне сегодня боярин знатный, поведал, что цветок сей прекрасный ты намедни выбрала, плату оставил и сюда указал донести.

Только тут боярская дочь Шестова и сообразила, откуда и почему в ее светелке появилась эта изысканная индийская красота!

– Ступай, сама дальше разберусь, – схватила лилию Ксения и решительно выставила торговца за порог. – Лишка, проводи!

Хлопнув дверью, она крутанулась, открыла сундук, выхватила охотничье платье, переоделась, как можно тише выскользнула из дома, пробралась через двор и выскочила через заднюю калитку. Уже через час она вошла в двери подворья на Варварке, быстрым шагом пробежала к крыльцу, взметнулась наверх, легкими кивками отвечая на низкие поклоны слуг. В верхнем жилье женщина немного поколебалась, где искать хозяина, повернула к опочивальне. И да, действительно, Федор Никитич находился здесь. Совершенно обнаженный, он посапывал сном младенца, утонув глубоко в мягкой перине.

Гостья улыбнулась, присела на край постели, пару раз провела ладонью по телу от шеи до бедер. Затем наклонилась и стала его целовать.

– Ксения? – поднял веки царский брат. – Хивинский торгаш успел обернуться так быстро? А я вот после бани… Сомлел малость от пара.

– Молчи и не шевелись, боярин! – потребовала женщина. – Не мешай мне любоваться моим любимым.

Федор Никитич подчинился, отдав свое тело ее рукам и губам. Но его терпения не хватило даже на четверть часа. В какой-то миг он застонал, схватил Ксению за плечи, перекинул через себя в постель и воцарился над нею со всею жадной мужской страстью.

И была ночь, сладкая, как мед, и был день, нежный, как пух, и снова была ночь, полная ласк и истомы, и было утро, когда боярская дочь Шестова наконец-то смогла оторваться от сильного и красивого тела царского брата.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, мой ясный сокол, – отодвинувшись на край перины и подбив подушку под плечо, заговорила гостья. – Ты только не беспокойся, все сии хлопоты я с легкостью решу сама. Просто… Просто, наверное, тебе тоже надобно об этом знать.

– О чем? – подпер голову ладонью боярин.

– Наши встречи не прошли бесследно, мой любимый. Вот уже больше двух месяцев, как я хожу тяжелой.

– Ты беременна?! – У Федора Никитича округлились глаза. Можно было подумать, до сего мига он даже не догадывался, откуда берутся дети! – И что теперь будет?

– Плод можно либо вытравить, – поморщилась Ксения, – либо родить. Родить и отдать кому-нибудь на воспитание. Коли платить серебро за присмотр и уход, будет расти себе чадо в покое и благополучии, и я даже смогу его навещать. Я полагаю сказать родителям, что хочу поселиться страдницей в Горской обители. Они давно уже этого от меня ждут и потому поверят. Сама же поеду в Заволочье, найду хорошую семью, договорюсь… Ну, а через полгода или через год, как сложится, вернусь и скажу, что в монастыре не понравилось.

– Полгода… – эхом повторил боярин.

– Полагаю, в конце месяца надобно будет отъезжать. Иначе живот заметен уже станет.

– Ты опять собираешься сбежать… На целых полгода! Даже на год. На целую вечность!

– Я не хочу убивать нашего ребенка, – шепотом ответила Ксения. – Травить его не стану.

– Потерять тебя на полгода… И лишь ради того, чтобы наше дитя выросло простым смердом?

– Если ты захочешь, то, как подрастет, можешь дать ему доход. Тогда он станет служилым человеком.

– Полгода, год… – откинулся на спину Федор Никитич. – Детей в чужие руки…

– Зато они будут живы. Их в любой день можно будет навестить, обнять.

Боярин с силой потер ладонью лоб, болезненно поморщился и сказал:

– Я знаю способ лучше. Я знаю, как сделать так, чтобы ты никуда не убегала, не уезжала, не пропадала, как обойтись без расставаний, без хитростей и тайных знаков, как сделать так, чтобы все твои ночи принадлежали мне, а дни… И дни тоже были моими. И все вечера, и все рассветы. Ты просто выйдешь за меня замуж!

– Нет, не выйду, – покачала головой Ксения. – Я знаю, мой любимый витязь, ты благороден, честен и хочешь поступить по совести. Но я не могу стать твоей женой. Я порченая, старая и худородная. Твоя супруга должна быть достойна тебя, должна иметь благородное происхождение и безупречную судьбу. Мне же, мой могучий кречет, вполне хватит твоей любви. Я буду твоей, покуда в твоем сердце останется для меня хоть малый уголок… А когда настанет час, то просто уеду к нашим детям. И буду счастлива.

– Ты выйдешь за меня замуж, – ответил Федор Никитич. – Мы никогда больше не расстанемся ни на миг, дети будут расти рядом с нами, и тебе не придется к ним уезжать.

– Я благодарна тебе, мой любимый, но твое благородство излишне, – мотнула головой женщина. – Я никогда не желала венчания. Не хочу, чтобы через пять или десять лет ты проклял меня и себя за сей светлый порыв. Чтобы твои друзья шептались у тебя за спиной, показывая на меня пальцем, а родичи укоряли неравным браком. Для моего счастья вполне достаточно твоих ласк. Ничего более мне не надобно.

– Ты, наверное, не поняла, боярская дщерь Ксения свет Ивановна, – подмигнул гостье Федор Никитич, снова поднимаясь на локоть. – Я не прошу тебя стать моей женой. Я тебе приказываю!

– С чего это ты вдруг стал мною командовать?! – тут же вскинулась Ксения.

– Вспомни про перо ворона! – засмеялся боярин. – Ты поклялась исполнить любую мою прихоть! Вот и выполняй. Желание ты услышала. Теперь ступай домой и готовься к свадьбе. Завтра я пришлю сватов. – Мужчина чуть наклонился и легонько щелкнул Ксению по кончику носа: – Собирайся домой, мой лягушонок! Сегодня ты наденешь свою зеленую шкурку в последний раз. К концу месяца станешь моей целиком и полностью. До самого последнего мгновения и до самого крохотного волоска!

В этот раз Ксения вошла на отцовский двор через калитку и оказалась тут же замечена стоящими на крыльце родителями.

– Ксюшка, ты опять за свое?! – стукнул кулаком по перилам старый боярин, одетый ради свежего дня в суконный кафтан с беличьим воротником и заячью ушанку. – Токмо я радоваться начал, что ты в разум вошла, ан ты опять ночами дома не ночуешь, баба гулящая! Совсем стыд потеряла!

Матушка молчала, стягивая на груди овечью душегрейку, однако смотрела укоризненно.

– Все, ты меня довела! Коли словам никак внять не способна, стало быть, сейчас вожжи принесу!

Боярская дочь тем временем поднялась по ступеням крыльца и тихо сказала:

– Папа, а я замуж выхожу…

– Ишь ты, сподобилась… – чуть понизил тон Иван Васильевич. – Правда, что ли? Кто же вдруг на тебя польстился, горемычная?

– Боярский сын Федор Никитич…

– Это который с Петровки, что ли, мясом торгует? Жилкин земляк?

– Это который с Варварки, – покачала головой Ксения. – Царский брат.

– А чего же тогда не сам царь-батюшка?! – моментально взвился боярин. – Али султан сарацинский с персидским шахом?! Тьфу, совсем умом тронулась с гулянками своими! – в сердцах сплюнул Иван Васильевич. – Женихи ей уже с пьяных похождений мерещатся. Пошла прочь с глаз моих, ведьма бесстыжая!

Ксения перечить не стала, но в дверях обернулась:

– Вы бы все же приготовились сватов встретить. А то нехорошо как-то получится.

Женщина вошла в дом, и Мария Ивановна быстро перекрестилась:

– А вроде как серьезно она сказывала, Ванечка?

– Может, что и так, – неуверенно пожал плечами боярин. – Может, поманил кто-то обещанием таковым для разврата? В ее-то положении за любой посул, ровно утопающий за соломинку, ухватишься! – И Иван Васильевич тоже осенил себя крестным знамением, вздохнул: – Эх, горемыка наша горемычная… За что же ей выпала таковая судьба мучительная?

Ксения тем временем поднялась к себе в светелку, сняла платье, разложив на лавке проветриваться. Подняла крышку сундука, достала шкатулку с драгоценностями: парой жемчужных сережек, янтарными бусами, иконкой в серебряном окладе, бисерными нарукавниками. Достала из сокровищницы перо ворона и откинулась с ним на постель. Подняла над лицом и подула. Легкое перышко взмыло ввысь, затем начало опадать. Женщина опять подула, заставив его взмыть обратно, подула снова… И неожиданно для нее самой глаза Ксении защипало от слез.