Николь Фосселер - По ту сторону Нила Страница 17

Грейс пустила кобылу между кустами лещины, направляясь к дубам и каштанам на опушке леса, между стволами которых в темно-зеленой глянцевой листве мелькали белые соцветия падуба. Там она спешилась, утопая в высокой траве, подвела лошадь к дереву и привязала.

Джереми сделал то же. Он внимательно наблюдал за своей спутницей, в то время как она избегала смотреть на него. Джереми следил, как она снимает перчатки, как вытаскивает шпильки и небрежным движением сбрасывает шляпу. Грейс нежно потрепала кобылу по холке, смахнула с ее лба несколько волосинок и по тропинке, почти заросшей папоротником и разной травой, направилась в лес.

Сегодня она казалась необыкновенно молчаливой и серьезной. Пока они шли по едва протоптанной тропинке под раскидистыми кронами деревьев, Джереми смотрел на ее угловатые плечи, обтянутые тканью жакета, еще вчера такие женственные и округлые под нежным шелком с оторочкой из птичьего пуха. Вот они вышли в подлесок, и Грейс зашагала вперед, решительно переступая обутыми в высокие сапоги ногами.

В этот момент у Джереми похолодело внутри, словно чья-то ледяная рука сжала желудок. Он понял, что ситуация как нельзя более располагает к тому, чтобы именно сейчас рассказать все, прежде чем об этом узнают другие. Нынешней ночью Джереми вспоминал то, что было в саду: затихающий в отдалении смех Грейс и Леонарда, темноту, что дает любовникам укрытие и так располагает к самым важным признаниям. Он знал, о чем она поведет речь: «Леонард сделал мне предложение, и я согласилась. Я все для себя решила, Джереми». Он не хотел это слышать. Она не должна видеть, как разорвется его сердце.

Джереми уже совсем собрался повернуть назад, закрыв глаза на собственную трусость, потому что не видел другого способа уйти отсюда несломленным, как чаща вдруг распахнулась и впереди открылась поляна, переливающаяся, словно поверхность озера, всеми оттенками ультрамарина. Это был ковер, сотканный из тысяч и тысяч колокольчиков, окутанный облаком нежнейшего аромата, сгущающегося по краям поляны до лазурной дымки, из которой проступали стволы дубов. Там, в глубине леса, мелькали такие же лазоревые островки, словно безмолвные хранители этого места.

Джереми и Грейс будто очутились в сказке. Ничто не казалось здесь невероятным. Из-за этих стволов на них вполне мог глазеть единорог, а в глубине чащи лежать дракон, погруженный в тысячелетний сон. Только самая жестокая насмешница могла заманить сюда влюбленного, чтобы сообщить ему убийственное известие. А Грейс имела доброе сердце – в чем – в чем, а в этом Джереми не сомневался.

Не оборачиваясь и не говоря ни слова, она ступила на поляну и сразу по колено словно погрузилась в голубую воду. Пробивавшиеся сквозь листву солнечные лучи окружили ее волшебным светом, превратившим волосы Грейс в сплошное белое сияние. Потом она опустилась на колени и утонула в этом лазоревом море. Джереми, не чувствуя под собой ног, пошел за ней.

Грейс лежала на спине, неподвижная, как заколдованная принцесса. В ней не чувствовалось ни кокетства, ни желания обольстить. Тем не менее Джереми оставался настороже, он воочию видел, что такое женское коварство. Он знал офицерских жен и невест, которые из чистого тщеславия или желания развлечься строили глазки молодым солдатам, а потом доводили несчастных, окончательно запутавшихся в их сетях, до безрассудных поступков, за которые приходилось отвечать. Грейс не из таких – у Джереми было достаточно времени убедиться в этом. Однако неприятное чувство, что все это не более чем игра, не проходило.

Он медленно опустился на землю и лег рядом. Отдаться целиком и полностью во власть этого моря, которое снизу казалось скорее зеленым, чем синим, он не мог, да и не хотел. Джереми приподнялся на локте и, подперев голову кулаком, принялся смотреть на Грейс. Она расстегнула жакет, и он видел, как вздымается грудь под тонкой тканью блузки, сначала энергично, а потом все медленнее, по мере того, как успокаивалось дыхание. Он наблюдал, как исчезла пульсировавшая жилка на шее и как с лица Грейс постепенно сошло напряжение.

Грейс. Имя как молитва. Грейс[5].

Джереми разглядывал выпуклости ее скул и линию подбородка, пока наконец не остановил взгляд на ее губах. Он и раньше задавался вопросом, каковы они на ощупь. Как бархат или как шелк? А на вкус? Может, они похожи на ивовые сережки в начале марта или на ярко-зеленые листья несколько недель спустя? И что, если, однажды попробовав, он больше никогда больше не сможет от них оторваться?

Джереми сорвал колокольчик и принялся щекотать ей щеки нежно-голубой чашечкой. Ее веки дрогнули, а нос, на котором уже проступали похожие на цветочную пыльцу веснушки, сморщился. Потом губы Грейс изогнулись в улыбке, а когда Джереми дошел до уголков ее рта, девушка рассмеялась. Он так любил этот заливистый смех, подобный внезапно вспыхнувшей искре.

И когда она принялась отбиваться, скорее инстинктивно, чем сознательно, Джереми выронил цветок и схватил ее за запястье. Рука Грейс оказалась безвольной и беззащитной, Джереми держал ее осторожно, словно пойманную бабочку, и тут Грейс открыла глаза. Он позволил ее руке выскользнуть, а потом снова поймал, слегка надавив на ладонь указательным пальцем, так что пальцы раскрылись, словно лепестки цветка.

– Вчера вечером полковник прочитал мне проповедь, – прошептал Джереми.

Грейс усмехнулась:

– С него станется.

– Однако сказал мне и кое-что приятное.

Ее глаза расширились.

– Это хорошо.

Джереми зажмурился и поднес ее руку к своим губам. Он дышал ее кожей, пропитанной ароматами цветущего луга и свежестью первого летнего дождя.

Он вспомнил свою родину, Линкольншир, вытянутое с севера на юг графство на северо-востоке Англии. Это была мрачная, неприветливая страна, с тоскливыми равнинами, топями и непроходимыми лесами. Даже часы тикали там как будто медленней, чем в Суррее. И что представлял собой его дом? Три комнаты с кухней на одной из улочек Линкольна, вблизи кафедрального собора. Там ждала его мать. Но Джереми никогда не принадлежал этому месту. Нет, его родина здесь, в объятьях Грейс. Дерзкая, вероятно, даже кичливая мысль. Однако она стала для него непреложной истиной, которой его научила Грейс. Он читал эту мысль в каждом ее взгляде, слове и жесте.

Грейс осторожно высвободила ладонь из его пальцев и положила ему на щеку. Джемери трудно понимать или любить, говорила как-то Сесили, потому что он всегда прячет свои чувства за маской равнодушия. Но это неправда, если присмотреться внимательнее. Лицо Джереми похоже на открытую книгу, только шрифт несколько замысловат. Однако Грейс научилась разбирать его и теперь читает свободно.