Эмилия Остен - Честь и лукавство Страница 17

– Вы, как и везде, будете на балу первой и истинной красавицей. Бриллианты резковаты для вашего нежного облика, но жемчуг смягчит их блеск и подчеркнет ваше обаяние.

Я горячо и искренне поблагодарила графа, чувствуя, как с каждым подарком растет мое смущение – он так баловал меня, а я не торопилась исполнить мечту его жизни.

Предстоящий бал, несмотря на приобретенный в Бате опыт, вызывал у меня чувство неуверенности в себе – ведь я впервые должна быть хозяйкой и принимать столичную публику. А вдруг я опозорюсь и над графом станут смеяться в салонах? В Бате все было намного проще – и наряды, и манеры гостей, и сами развлечения. А Лондон являл собой оплот условностей и ханжества, простота и безыскусственность манер оставалась где-то в провинции, как пылится на чердаке загородного дома забытая соломенная шляпка для прогулок.

Меня радовало, что среди гостей я увижу хотя бы нескольких знакомых – дам семейства Гринхауз. Аннабелла все еще носила девичью фамилию – очевидно, виконт оказался стойким к ее уловкам либо, напротив, слабым по отношению к уговорам своей матушки. Встреча с приятельницами должна была подбодрить меня, я надеялась, что миссис Гринхауз возьмет на себя ведение беседы с почтенными немолодыми дамами, а ее дочери помогут мне устроить танцы и развлечения. Однако я живо представляла, как будет вести себя Аннабелла в присутствии мужчин, и слегка опасалась оказаться хозяйкой, отодвинутой своей гостьей в темный угол. Чтобы отвлечься от своих страхов по поводу бала, я стала изобретать способы нейтрализовать активность Аннабеллы, но ничего не могла придумать. Но, по крайней мере, встречать гостей буду я, и никто не примет за графиню Дэшвилл другую даму. Хотя Аннабелла вполне могла стать царицей бала, вытеснив из памяти гостей образ хозяйки дома, а я вовсе не желала, чтобы в обществе на вопросы о жене графа отвечали, что не могут вспомнить лицо и манеры этой невзрачной особы.

В конце концов я решила напомнить гостям о чудесном голосе Аннабеллы и направить ее к роялю, надеясь, что восторженные толпы не позволят ей закончить пение слишком быстро. Таким образом, часть публики будет слушать ее в большой гостиной, в то время как мы с Розмари сможем повеселиться в бальном зале. Эта идея не привела меня в восторг, но все же это было лучше, чем предоставить Аннабелле самой выбирать себе занятие на моем приеме.

И все же я буду рада увидеть мисс Гринхауз – она наверняка найдет что рассказать о каждом из моих гостей и может невольно помочь мне в исполнении моего главного замысла – выбрать отца своему ребенку.

И вот настал долгожданный час. Гости начали съезжаться вовремя, что было нетипично для лондонской публики: видимо, им не терпелось скорее взглянуть на «гвоздь сезона» – новоявленную графиню Дэшвилл.

Стоя на ступенях рядом с графом, я почувствовала себя совершенно спокойной – он смотрел на меня с ласковой улыбкой и явно гордился мной, а значит, мне некого бояться, вряд ли среди гостей найдется человек благороднее и добрее его (да, теперь я была в этом уверена, несмотря на странности нашего супружества).

Гости кланялись, рассыпались в комплиментах и проходили в залы – ничего особенного, обычный прием, если бы только все не разглядывали меня так внимательно – кто прямо, без стеснения, кто искоса, украдкой. Но меня это больше не волновало – пускай развлекаются! Размышляя летом у портрета знаменитой Эммы, я поняла, что лучше быть предметом пересудов, чем остаться вовсе незамеченной.

Приветствуя очередную супружескую чету, которую представили как барона и баронессу Бертон, я посмотрела сначала на барона – олицетворение тетушкиных описаний мотов и повес – и вдруг услышала громкое восклицание баронессы:

– Да это ведь Эмма! Дорогая, как я рада тебя вновь увидеть!

– Кэтрин!

В первую минуту я больше ничего не смогла сказать от удивления – ибо это была Кэтрин Вудс, оправдавшая-таки чаяния своего семейства, хотя бы в части приобретения титула. Я была рада ее видеть – она являлась частицей моей прошлой жизни, да и к списку моих знакомых среди лондонского света добавился еще один персонаж. Кэтрин, похоже, мало изменилась, и я предвкушала, что она сможет позабавить меня еще сильней, чем раньше.

Баронесса Бертон засыпала меня вопросами, на которые я не успевала отвечать, приветствуя других гостей. Однако я заметила, что она пополнела и посвежела, на ней красивое платье и украшения, и она вертелась и любовалась собой больше, чем прежде. Видимо, муж ее владел достаточным состоянием, чтобы потешить ее тщеславие. Барон не показался мне особенно приятным, но после того как я заметила на его лице выражение обреченности, с которым он выслушивал вздор Кэтрин, я пожалела его. Вероятно, все произошло так, как я и предполагала, – ее голубые глаза затмили ему разум, но это затмение быстро закончилось, возможно, сразу после свадьбы.

Гринхаузы опоздали, что дало мне возможность открыть бал в паре с симпатичным юношей – Аннабелла вряд ли сделала бы мне такой подарок. Когда они наконец объявились, миссис Гринхауз недовольно сообщила, что Аннабелла никак не могла решиться, какое платье надеть: граф такой-то восхищался ею в красном, а герцог такой-то – в белом.

К моему сожалению, с ними был и мистер Грей, однако его вниманием тут же завладела веснушчатая девица, весьма подходящая ему по виду и манерам, в которой я узнала батскую знакомую Аннабеллы Алису Колтри. Действительно, фамилия Колтри была в списке гостей, я просто не обратила на нее внимание. Тут же подоспел и ее братец, оказавшийся приятелем Кэтрин и ее супруга.

Не буду описывать подробно это празднество – во времена моих внуков такого рода увеселения, надеюсь, станут более интересными. Скажу без ложной скромности, что я произвела именно то впечатление, которого хотел граф. Все сочли меня достаточно приятной, чтобы принимать в обществе, но недостаточно ослепительной, чтобы вызывать зависть у дам.

К Аннабелле отношение было совсем другое – если мужчины обязательно приходили от нее в восторг, то дамы этого мнения не разделяли. У нее не было подруг среди молодых девиц, а их маменьки ее просто терпеть не могли и старались всячески опорочить, небезосновательно считая ее лишенной души и сердца. Аннабелле было мало дела до женского пола, пересуды вокруг нее только увеличивали ее славу, а главным для нее с ранней юности стала победа над мужской половиной общества, и эту-то победу она и закрепляла день за днем, год за годом.

Конечно, и я не была лишена тщеславия: любой женщине приятно нравиться, главное, чтобы желание быть первой во всем не затмило все другие чувства и мечты. Для того чтобы вести себя как Аннабелла, надо было обладать и ее характером, а я, к счастью, мало на нее походила. Мне хотелось жить достойно, но при этом не скучно, общаться с хорошими людьми, помогать тем, кому это требовалось, и я не находила ничего плохого в маленьких каверзах или дружеских поддразниваниях. Ну а высмеивание тщеславия, гордыни, лени – несомненно, общественно полезное занятие, если при этом не забывать пройтись и по собственным недостаткам.