Диана Хэгер - Рубин Рафаэля Страница 18

Она не могла не представлять себя и своего суженого тихо смеющимися, перешептывающимися, дарящими друг другу удовольствие в неспешном уединении, свободном от любых запретов и препятствий. Антонио показал ей кое-что еще, мир таинственных покровов и острых запахов конюшен, куда он дважды увлекал ее, чтобы сорвать с губ поцелуй. Брат Донато поклялся, что женится на ней, когда они были совсем еще детьми. В этом была успокоительная предсказуемость. Предсказуемость и конец всем мечтам.

Так было до сегодняшнего дня.

Выходит, ее семья действительно хочет, чтобы она позировала великому Рафаэлю? Это принесло бы еще много золотых монет. Если бы она согласилась покинуть Трастевере, рискнуть, вступив в неизвестность, и позволить ему себя нарисовать.

Доходы пекаря скудны, а конюха – еще скуднее. Но все же есть что-то непристойное в том, чтобы женщина сама зарабатывала семье на пропитание. Разве местные кумушки откажут себе в удовольствии посплетничать о ней за ее спиной? И разве так уж неправы они будут, рассудив, что семья уронила свое достоинство, позволив молодой женщине ради денег выставлять себя напоказ мужским взглядам? «А что она еще делает для этого художника? – будут шептать они. – Какие вольности он себе позволил?» Когда синьор Рафаэль, разодетый в шелка и бархат, стоял в ее доме, а половина квартала пялилась в окна, она живо представила, как будут дальше развиваться события, и тут же его невзлюбила.

Но к этим мыслям примешивалось воспоминание о его руках. У него были такие изящные кисти, с длинными тонкими пальцами, сквозь которые, мнилось ей, непременно должно струиться волшебство.

Эти руки могли подарить ей бессмертие.

Подумав так, она еще больше смутилась и вконец запуталась.

Сам Рафаэль хочет меня нарисовать! Что же он потребует в обмен на такую великую честь? – ясно услышала она голос собственного разума. Вот что ее действительно смущало. Что на самом деле нужно знаменитому и могущественному Рафаэлю от дочери пекаря из Трастевере? Если верить слухам, он столь же падок на женщин, сколь и талантлив. Он – мастер. Икона. Он может получить все, что пожелает. А она простая девушка с простым будущим. Придет день, когда он закончит писать свою картину и отошлет ее назад, домой, в прежнюю жизнь. Только она уже не сможет вести то же нехитрое существование.

Подобно матери, Маргарита ждала от жизни чуда, но в конце концов смирилась с необходимостью выйти за Антонио, потому что мечты поблекли, как поблек в памяти образ ее матери. Отец всегда одобрительно принимал ухаживания Антонио, не представляя другой судьбы для младшей дочери. Так было все десять лет после смерти Марины Луги, которая разбилась, упав с лошади. Маргарите тогда еще не исполнилось девяти. Антонио уже было одиннадцать, и он знал, что значит потерять близкого, потому что год назад лишился отца. Вместе они спустились к Тибру, туда, где кромка воды граничила с топким берегом. Именно там маленькой потерянной девочке в тесных старых туфлях впервые захотелось опереться на мальчугана, который жил по соседству.

Из глубин сознания неожиданно всплыло воспоминание, которое не посещало ее уже давно. Она снова увидела себя ребенком, притулившимся на краешке этой самой кровати. Рядом сидел Антонио, высокий, не по годам мудрый десятилетний мальчик, и обнимал ее за дрожащие от рыданий плечи.

– Маргарита, ты должна пойти в церковь!

– Она не могла умереть! Она же моя мама! Бог не может быть таким жестоким!

– Она никогда не оставит тебя, – мягко говорил Антонио. – Она будет наблюдать за тобой с небес и, если увидит, как ты плачешь, очень расстроится.

Маргарита подняла к нему залитое слезами лицо и всхлипнула.

– Она была особенная, Антонио! Она верила в меня, заботилась обо мне! Она обещала, что в жизни меня ожидает чудо! А теперь! У меня остался только отец и его пекарня! Да ему будет некогда мной заниматься.

– У меня всегда найдется для тебя время, Маргарита. Я буду о тебе заботиться, – уверенно сказал он и взял ее за руку, помогая подняться.

– Обещаешь?

– Теперь всю жизнь мы будем делиться всем, обещаю… – Когда она попыталась улыбнуться, он добавил: – Ну что, готова идти в церковь? Ты должна проводить маму в последний путь. Все остальные уже там.

Маргарита снова всхлипнула.

– А ты пойдешь со мной?

– Пойду… и сяду рядом с тобой… и однажды я даже женюсь на тебя.

Детские воспоминания исчезли так же неожиданно, как и появились. Ей стало спокойнее. Маргарите казалось, что она принадлежит Антонио, как и вся ее жизнь. Он был для нее чем-то вроде любимой игрушки, уютным образом, дающим покой и уверенность. Теперь известный всему свету художник воплощал собой что-то еще более восхитительное. Что-то роскошное, возбуждающее и неведомое. Если она согласится на его предложение и увидит мир, лежащий за пределами Трастевере, для сердца ее возврата назад, в привычный с детства мир, уже не будет. Это как ящик Пандоры: единожды открыв его, прежнего уже не воротишь. Одна мысль о подобном приводила ее в ужас.

И заставляла снова и снова представлять себе будущее в Трастевере.

Антонио Перацци, непутевый младший брат Донато, был помощником конюха и учился делать стремена и седла, но ему прочили хорошее будущее. В прошлом году парню предложили помогать брату в конюшнях дворца Киджи. Он хвалился, что скоро истинные его дарования будут оценены по достоинству. Тогда он станет конюхом и сможет сопровождать синьора Киджи или одну из его любовниц в поездках между виллой и Ватиканом, где они были частыми гостями.

Услышав легкие шаги по крыше рядом со своим окном, Маргарита выскочила из-под покрывала. Она распахнула пошире оконные ставни и в смятении помогла Антонио забраться в свою комнату. Словно бы внезапно материализовавшись из ее мыслей, он стоял перед ней, уперев руки в боки, в зеленой рубахе с кожаным кантом, темно-желтых шерстяных штанах, кожаных сапогах с разрезом и отворотами и маленькой кожаной шапочке. От его гладкого, безбородого лица и взъерошенной медового цвета копны волос веяло стойким запахом лошадиного пота.

– Ты с ума сошел! Что ты тут делаешь? – спросила она шепотом, все еще не веря своим глазам. – Тебя же увидят!

– Я постарался, чтобы меня никто не заметил. Но я должен узнать! Неужели великий Рафаэль Урбинский не только пожелал с тобой познакомиться, но и хочет, чтобы ты позировала для одной из его картин?

– Тебе Донато рассказал?

– Конечно. Мой брат всегда мне все рассказывает.

– Мы встретились вчера на холме Джаниколо, – с сомнением начала она, будто речь шла о чем-то очень личном. – В общем, сначала я ему не поверила. Но он послал одного из своих помощников за мной, и я увидела, что руки у того испачканы мелками, а штаны все в краске. Антонио замер, его серо-голубые глаза расширились, а потом он неожиданно хлопнул себя ладонью по лбу. Обняв ее за плечи, он выпалил: