Вирджиния Нильсен Вирджиния Нильсен - На руинах «Колдовства» Страница 18

— Но ты сказала, что месье Бруно отказался продать тебя.

— Хозяин сказал, что не продаст меня северянину.

Симона коротко рассмеялась.

— Да, мамзель, — настойчиво продолжала Милу. — Хозяин ругает его, говорит, что не верит ему и не знает, что станет со мной, если он меня отпустит. Но мой мужчина — христианин, мамзель, хороший мужчина. — Ее темное лицо неожиданно так засияло, что у Симоны перехватило дыхание. — Он говорит, что никто: мужчина, женщина или ребенок — не должен быть рабом!

— Но он предложил купить тебя!

— Нет! Только мою свободу, — с достоинством сказала Милу. — Он говорил, что хочет жениться на мне по-настоящему и мечтает иметь нашего ребенка.

Симона неожиданно растрогалась. Эта девушка явно глубоко любит отца своего ребенка. Но опасности, ожидающие ее и Чичеро Латура до того, как она обретет свою свободу и мужчину, которого любит, почти непреодолимы.

Сердце Симоны как будто замерло, когда она услышала, что Милу бежала не от Ариста, а от Пикенза, и ее охватила паника. Если Арист не типичный плантатор, не такой человек, за какого она поклялась никогда не выходить замуж, она должна признать, что он заставляет ее пульс биться чаще, что ни один другой мужчина, которого она когда-либо встречала, не возбуждал в ней желания, и всего лишь прикосновением губ к виску во время танца.

Она не сможет справиться с последствиями.

Девушка говорила себе, что история Милу ничего не доказывает. И Арист мог бы избежать всей этой ситуации, если бы согласился взять деньги и вернуть девушке свободу. Он заслужил свою потерю.

Что-то сильное и чувственное в Симоне, та же самая часть ее существа, которая любила верховую езду с бешеной скоростью, подстрекала ее присоединиться к крестовому походу свободного цветного и спасти эту девушку от надсмотрщика, несмотря на риск. Она понимала, что сделает то, что ее друзья и семья признают предательством. Но ее отношение к рабам и всему рабству немного изменилось.

Не то чтобы она стала аболиционисткой, одной из тех, кого ненавидели, кто настаивал, чтобы Юг освободил всех рабов. Это чистое безумие. Просто, встретившись с Чичеро и испытав влияние его личности, увидев сияние любви Милу, она посмотрела на цветных людей другими глазами.

— Я принесу еще хлеба и сыра, — пообещала она.

Это будет нетрудно. Она могла с одинаковым успехом тренировать лошадей в любом месте, а на кухне знали, что она часто берет с собой еду по утрам. Всего несколько дней, а потом Чичеро заберет Милу.

Симона повернулась уходить, затем вдруг обернулась с вопросом, который не пришел бы ей в голову всего неделю назад:

— Ты любишь сыр, Милу?

Девушка застенчиво улыбнулась:

— Спасибо, мамзель, да.

— А пока смотри, чтобы тебя никто не заметил.

— Да, мамзель.

Симона поскакала в Беллемонт, думая, что если эта девушка сообразила забраться в бочку, чтобы спрятаться от Пикенза, то сможет остаться незамеченной, пока нелегальный школьный учитель — разве не противозаконно учить цветных детей читать? — не заберет ее.

Пикенз не вернется с собаками, и она сомневалась, что Оюма использует собак, если пойдет искать беглянку. Он никогда так не делал.

Симона поставила лошадь в конюшню и украдкой вернулась в свою комнату, никого не разбудив. Теперь она знала, что заснет. И она никому ничего не скажет о сбежавшей девушке.

6

Ее дом не был таким большим и шикарным, как Беллемонт, но Тони Робишо любила его. «Замечательное место, чтобы растить детей», — думала Тони, сидя на галерее первого этажа с вышиванием и наблюдая за Джеффи и маленькой Элинор, играющими в таинственные «салки» с двумя маленькими негритятами и Сьель, их няней-подростком. Они пронзительно кричали друг на друга и без устали бегали по траве между домом и амбровым деревом, а также под домом вокруг каменных опор.

Темно-розовый с белыми ставнями дом был реликвией ранних креольских дней в Луизиане. Он был построен предками Роба и подарен ему дедушкой на свадьбу вместе с приличной плантацией сахарного тростника. Как большинство ранних плантаторских домов, просторный и без излишеств, он стоял высоко на квадратных каменных столбах, его первый этаж служил погребом. Жилые помещения занимали два этажа с широкими галереями по фасаду. Остроконечная крыша поддерживалась толстыми белыми колоннами из кипарисов и далеко выступала над галереями. Наружная лестница, взбегавшая с правой стороны дома, вела на оба этажа.

Изумительный аромат свежеиспеченного хлеба доносился из отдельно стоящей кухни, где готовили еду к приезду родителей Роба.

— Беги, лентяйка! Беги! — кричал Джеффи сестре.

Он унаследовал смуглую красоту Роба, любовь отца к свежему воздуху и ненависть к учебе. У маленькой Элинор были рыжие волосы Тони, нежная веснушчатая кожа и золотисто-коричневые глаза. Иногда Тони казалось, что она смотрит на себя маленькую, пока не приходила в чувство от чего-то совершенно оригинального, на что способна была только Элинор. Обычно какое-нибудь озорство.

Ее сердце сжималось от глубокой любви к дочке, такой веселой и независимой. Ей будет нелегко переносить ограничения, налагаемые на нее принадлежностью к женскому полу.

«Как Симоне», — печально подумала Тони.

Услышав топот лошади Робера, бегущей по дорожке от жилищ рабов, Тони отложила вышивание и встала. Подойдя к перилам, она крикнула няне:

— Забери детей в детскую, Сьель, и приведи их в порядок. Они будут пить лимонад с отцом.

Роб не выносил вида детей «во взмыленном», как он говорил, состоянии. Он хотел, чтобы они выглядели маленькими ангелочками. Он так и называл их любовно: «Мои ангелочки».

Сьель кивнула и захлопала в черные ладоши:

— Ну-ка, дети! Пора пить лимонад. Гэбби и Ада, бегите домой.

Чернокожие детишки выглядели такими удрученными, что Тони сказала:

— О, разреши им остаться, Сьель. Они могут подать детям лимонад. Это будет для них хорошей тренировкой. А потом пусть сами выпьют по чашке на кухне. Только умой их!

— Да, мадам. Бегите на кухню и ждите меня, — сказала Сьель двум широко заулыбавшимся маленьким рабам, и Тони заподозрила, что ее провели.

Как раз в этот момент на дороге показался быстро приближающийся экипаж Робишо.

— Поспешите! — воскликнула Тони, забыв о своей досаде. — Едут месье и мадам, а они не должны видеть детей в таком виде!

Няня повела малышей наверх, а Тони вошла в дом. Внутри широкий коридор разделял дом пополам. На первом этаже во всю длину дома раскинулся большой бальный зал. Напротив — столовая и салон поменьше, который Роб называл своей библиотекой. Тони так пока и не поняла почему, поскольку он никогда не читал книг. Большая часть их жизни проходила на галерее, служившей неофициальной гостиной. Изящная внутренняя лестница вела наверх в коридор, куда выходили четыре огромные комнаты: спальня хозяев, детская и две спальни для гостей. В каждой комнате был свой очаг, достаточно вместительный для трехфутовых поленьев.