Филиппа Грегори - Королевская шутиха Страница 18

Я молчала. Мне платили за внезапно сказанные слова и за слова неуместные. Вряд ли сейчас было что-то более неуместное, чем правда о юном короле, оказавшемся почти что узником своего главного придворного. Я не могла сказать, что Эдуард умирает без общения и заботы, что все сколько-нибудь значительные люди в Англии думают сейчас о короне, а не о самом юноше, и это великая жестокость. Эдуард был совсем еще мальчишкой — всего на два года старше меня. Он остался без отца и матери. По сути, его бросили умирать. А вокруг меня придворные убеждали друг друга, что пятнадцатилетний король этим летом непременно женится. Я не знала, о чем думал Эдуард, когда кашель отпускал его истерзанные легкие. Но явно не о женитьбе. Я и без своего дара отчетливо видела, что меня окружают почти сплошь лжецы и мошенники.

А пока юный король исторгал из себя новые комки черной желчи, придворные деловито хлопотали себе пенсионы и доходные должности, отдавали внаем земли монастырей, закрытых из благочестия и потом разграбленных из алчности. И все это было в порядке вещей. Никто не противился, никто не смел слова сказать. Говорить правду этому двору лжецов? Правда им нужна не больше, чем залитой нечистотами Флит-стрит — ангел Уриэль. И потому я молчала. Я ходила, стараясь не поднимать головы, а за обедом садилась рядом с Уиллом Соммерсом и тоже молчала.

У меня появилось новое занятие. Как-то Джон Ди спросил меня, не соглашусь ли я стать его чтицей. Он жаловался на то, что его глаза быстро утомляются. Мой отец прислал ему манускрипты, читать которые куда сподручнее молодым глазам.

— Я не очень хорошо читаю, — осторожно сказала я.

Мы шли по залитой солнцем галерее, чьи окна смотрели на реку: он — впереди, а я — за ним. Услышав мои слова, мистер Ди остановился.

— Ты — очень осторожная юная дама, — улыбнулся он, повернувшись ко мне. — В нынешние переменчивые времена такая осторожность не помешает. Но меня и сэра Роберта ты можешь не опасаться. Полагаю, ты бегло читаешь по-английски и по-латыни. Я прав?

Я кивнула.

— Естественно, ты прекрасно читаешь по-испански и, возможно, по-французски.

Я молчала. Его слова насчет испанского меня не удивили — как же я могла не уметь читать на своем родном языке? А вот французский… должно быть, он предположил, что за время нашего пребывания во Франции я в какой-то мере освоила французский.

Мистер Ди подошел ко мне почти вплотную и прошептал на ухо:

— А по-гречески умеешь читать? Мне нужен человек, умеющий читать по-гречески.

Будь я постарше и поумнее, я бы солгала и сказала бы, что по-гречески не читаю. Но мне было всего четырнадцать, и я гордилась своими способностями. Мама сама учила меня греческому и еврейскому, а отец называл меня маленькой ученой и говорил, что я ничем не уступаю мальчишкам.

— Да, — сказала я. — Я умею читать и по-гречески, и по-еврейски.

— По-еврейски? — переспросил мистер Ди, и его интерес ко мне еще повысился. — Боже милостивый, что же ты могла читать на еврейском? Неужели ты видела Тору?

Я поняла: дальше надо молчать. Если я скажу «да», если признаюсь, что читала еврейские законы и молитвы, Джон Ди без труда додумает все остальное и догадается, кто мы такие. Я не знала, как он отнесется к евреям, втайне соблюдавшим законы и обычаи своих предков. Мне вспомнились слова матери: «Из-за своего тщеславия ты когда-нибудь попадешь в беду». Раньше я думала, что эти слова касаются моей любви к красивым платьям и лентам для волос. Только сейчас, облаченная в шутовскую ливрею, я осознала грех тщеславия. Я гордилась своей ученостью, за что могла жестоко поплатиться.

— Мистер Ди… — в ужасе прошептала я.

Он улыбнулся.

— Я, как только вас увидел, сразу понял, что из Испании вы не уехали, а бежали, — мягко сказал он. — Я подумал: вы те, кого испанцы называют conversos.[3] Но я не собирался об этом говорить. Ни мне, ни сэру Роберту не свойственно преследовать людей за веру их отцов. В особенности за ту веру, которую они отринули. Ты же ходишь в церковь? Соблюдаешь обряды? И веришь в Иисуса Христа и Его милосердие?

— Конечно, мистер Ди. А как же иначе?

Думаю, он и без меня знал: нет более благочестивого христианина, чем еврей, пытающийся быть невидимым.

— Я мечтаю о временах, когда мы преодолеем разделения по религиозным особенностям и устремимся непосредственно к истине. Некоторые думают, что не существует ни Бога, ни Аллаха, ни Элохим…

Услышав священные имена, я не удержалась от вопроса:

— Мистер Ди, так вы — один из избранных?

Он покачал головой.

— Я верю в существование создателя, великого творца мира, но имени его я не знаю. Я знаю имена, данные ему человеком. Так с какой стати я должен предпочитать какое-то одно имя другому? Я хочу познать Священную Природу творца. Я хочу заручиться помощью его ангелов. Хочу научиться делать золото из простых металлов и святое из низменного.

Он замолчал.

— Тебе мои слова о чем-нибудь говорят?

Я старалась ничем не выдать своих чувств. Когда мы жили в Испании, в отцовской библиотеке я видела книги, рассказывающие о тайнах создания мира. Отец позволял их читать лишь у себя. Я помню, как к нему приходил еврейский талмудист. Другим постоянным читателем этих книг был монах-иезуит, стремившийся узнать тайны, лежавшие за пределами его ордена.

— Алхимия? — тихо спросила я.

Джон Ди кивнул.

— Творец дал нам мир, полный загадок. Но я уверен: когда-нибудь мы их разгадаем. Сейчас мы знаем очень мало, а церковь противится тому, чтобы мы знали больше. И в этом католическая церковь папы и реформированная церковь английского короля схожи. Обе церкви, а также законы страны требуют: не задавайте вопросов и не сомневайтесь в том, что вам вбивают в головы. Но я очень сомневаюсь, чтобы Бог мог запретить нам познание мира. Мир, который Он создал, — это громадный механизм. Великолепный, восхитительный, не знающий сбоев. Механизм Бога действует и развивается по своим законам. Когда-нибудь мы поймем если не все, то хотя бы главные законы. Алхимия — это искусство перемен. Алхимия позволяет узнать суть вещей. Познав ее, мы сами сможем творить их. Постигнув знания Бога, мы станем ангелами…

Он снова замолчал, затем шепотом спросил:

— У твоего отца много трудов по алхимии? Он показывал мне лишь религиозные трактаты. А нет ли у него часом алхимических трактатов на еврейском? Ты согласишься почитать их мне?

— Я знаю лишь разрешенные книги, — с прежней осторожностью сказала я. — Мой отец не держит дома запрещенных книг.

Даже этому доброму человеку, поведавшему мне свои секреты, я не решалась сказать правду. Меня с детства приучали к полной скрытности. Даже в самые безмятежные моменты мир оставался опасным. Эта двойственность была у меня в крови.