Лора Ли Гурк - Супружеское ложе Страница 18

Она повернулась, словно пытаясь сбежать, но Джон загородил ей дорогу. Они слишком долго бегали друг от друга.

Поэтому он уперся ладонями в комод, по обе стороны от ее головы, надежно поймав Виолу в капкан. И нагнулся, вдыхая нежный тонкий запах, распознать который смог сразу. Фиалки. От нее до сих пор пахло фиалками.

Очень давно он ощущал этот запах, просыпаясь по утрам. Ощущал ее тепло.

Джон закрыл глаза, глубоко дыша. Образы прошлого мелькали в голове: свадебное путешествие в Шотландию, три месяца, проведенные там в уединенном коттедже. Три месяца чувственных ласк, когда ее рыжеватые волосы падали на лицо подобно золотистым солнечным лучам. Осень в Нортумберленде и массивная кровать красного дерева в Хэммонд-Парке, снежно-белые шелковые простыни, аромат фиалок и Виола рядом.

Вожделение охватило его при мысли о тех минутах, когда он слизывал ежевичный джем с ее губ. Может, она права, утверждая, что их совместная жизнь была адом, потому что сейчас его тело было жарче адского огня. Но какой же это чудесный огонь!

— Я помню, как плохо ты играешь в шахматы, — продолжал он, закрыв глаза и воскрешая все, что приходило в голову о тех первых днях. — Как мы устраивали скачки на склонах холмов, как ты срывала шляпку и, смеясь, подбрасывала ее в воздух! И как безумно я любил твой смех.

Он открыл глаза и глянул на нее.

— Хотя ты выглядишь как ангел, твой смех порочнее, чем у куртизанки.

— Тебе лучше знать о таких вещах.

Джон пропустил колкость мимо ушей.

— Помню, как мы дрались, словно собака с кошкой. А потом мирились.

Он устремил взгляд на очаровательный розовый рот с полной нижней губкой и родинкой в уголке.

— И слаще всего было примирение.

Очевидно, ее воспоминания о первых месяцах супружеской жизни были не такими восхитительными, как у него, поскольку ее губы плотно сжались. Она прищурилась. Какой знакомый уничтожающий взгляд разгневанной богини, готовой поразить смертного ударом молнии!

— Память тебя подводит, Хэммонд.

— Я так не считаю.

Он наклонился еще ниже.

— Сдавайся, Виола, — пробормотал он, прижимаясь губами к ее шее. — Давай мириться. Тебе по-прежнему нравится, когда я это делаю, верно?

— Совсем не нравится! — отрезала она. — Мне ничего в тебе не нравится! Вот уже больше восьми лет как не нравится!

Она уперлась ладонями в его грудь и попыталась оттолкнуть.

Он отстранился и снова всмотрелся в нее. Богиня исчезла, а вместо нее, помоги ему Боже, появилась женщина с лицом, исполненным ярости, боли непонимания, отчаяния и даже ненависти. Но Джону удалось увидеть проблеск чего-то еще. Он не видел этого целых восемь холодных лет. Проблеск желания.

— Не слишком ли долго мы находимся в состоянии войны? — пробормотал он ей в губы. — Не пора ли объявить перемирие?

Но она резко оттолкнула его.

— Мне нужно твое слово, Хэммонд.

— Мое слово? — переспросил он, поднося к губам ее пальцы.

Но она отдернула руку.

— Прежде чем я решу, стоит ли жить с тобой, дай слово чести джентльмена, что никогда не предъявишь на меня прав против моей воли.

Джон оцепенел. Эти несколько слов подействовали на него сильнее холодного душа.

Выпрямившись, он со вздохом уставился в потолок. Насколько была бы проще жизнь, благослови его Господь послушной женой. Покорной женой. Женой, которая беспрекословно выполняла бы все его пожелания.

Но Господь не благословил его такой женой. Вместо нее у него была Виола — прекрасная, своенравная и нетерпимая. Виола, все еще ненавидевшая его, даже восемь лет спустя, но способная одним тихим смешком сделать его плоть каменной.

Усилием воли он снова погасил в себе огонь похоти и обратил взор на жену.

— Ты давным-давно поставила на мне клеймо лжеца, неверного мужа и подлеца. Что стоит для тебя теперь мое слово?

— Это единственная карта, которую я еще могу разыграть, и… — она вздохнула и уперлась взглядом в жабо его рубашки, — я надеюсь, что твое слово чести действительно что-то значит.

— Ты делаешь это для того, чтобы в подобные моменты, швырнуть мое слово и мою честь мне в лицо?

Она не ответила. Но значения это не имело. Он никогда не принудит ее лечь с ним в постель, и она прекрасно это знала. И боялась не его. Себя. Теперь он понял, почему она так нерешительно себя вела. Оба хорошо знали о той почти неразличимой грани, дойдя до которой, мужчина и женщина еще могут оторваться друг от друга. Но если эту грань перейти…

Вот она и опасалась, что позволит подвести себя к этой грани, а может, и перейдет ее. Она хотела вырваться. Найти способ по-прежнему презирать его и выставлять злодеем даже наутро после проведенной вместе ночи. Она боялась, что это утро обязательно настанет.

Джон пленительно улыбнулся.

— Почему ты улыбаешься?

Он поспешно стер улыбку с лица.

— Я не возьму тебя силой. Никогда не брал и не собираюсь делать это впредь. И поскольку тебе обязательно получить мое слово чести, я его даю.

Большие, выразительные зеленовато-карие глаза вспыхнули удовлетворением.

— Воображаешь, что победила? — беспечно осведомился он.

— Да.

— Воображаешь, что мое слово даст тебе власть надо мной?

— Да, — процедила она.

— Ты права. Так оно и есть. И я ничуть не возражаю. Всегда больше всего наслаждался, когда ты была сверху.

Он снова поцеловал ее в шею и отступил.

— Пожалуй, пора вернуть тебя на Гросвенор-сквер, иначе мы оба опоздаем. Поторопись, Виола. По твоим словам, ужин у леди Фицхью будет в восемь. А на переодевание тебе всегда требовалось несколько часов.

— А ты? Что ты делаешь сегодня вечером? — требовательно спросила она, выходя вслед за ним. — Какое-нибудь увеселительное заведение?

Джон остановился и снова улыбнулся:

..— Может, у тебя есть предложения получше насчет того, где мне стоит провести вечер?

Виола остановилась рядом и вздернула подбородок. Истинная сестра герцога!

— Можешь посещать все бордели, какие только тебе угодно, — надменно бросила она. — Меня ни в малейшей степени не интересует, куда ты ездишь, что делаешь и с какой женщиной спишь.

— Мне сразу стало легче, — заверил он, спускаясь по лестнице. — Было бы крайне неприятно, если бы ты испортила мне вечер своими нотациями.

— О, не волнуйся, такого не будет! — выпалила Виола.

На обратном пути она не вымолвила ни слова, но теперь Джона уже не расстраивало ее молчание. Он и сам почти не разговаривал, слишком изумленный тем, что сейчас произошло.

Втайне он торжествовал, хотя был совершенно ошеломлен. Значит, вся холодность, все ее стремление держать его на расстоянии были не чем иным, как притворством. Глубоко внутри, под истекающим кровью сердцем и раненой гордостью еще вспыхивали искорки желания. Пусть она по-прежнему ненавидит его. Пусть готова дать ему пощечину. Пусть жаждет послать его к черту, но сегодня между ними что-то изменилось. Она смягчилась. Чуть-чуть, только на мгновение, но смягчилась.