Джо Гудмэн - От всего сердца Страница 2

— Со мной?

Гаррет кивнул.

— Мы все рады, что ты затянул со свадьбой. — Он поднес бокал к губам. — Пожалуй, пора приступить к делу, если, конечно, ты не хочешь попасться кому-нибудь на глаза.

Грэм шевельнулся в кресле и стряхнул пыль с куртки изящным, чуть брезгливым жестом, каким, бывало, смахивал нитку с безупречно отутюженного рукава. Его манеры не вызывали ничего, кроме досады, ибо совсем не вязались с его нынешним обликом. Он невесело усмехнулся. Старые привычки…

— У меня нет ни малейшего желания совать голову в петлю. — Грэм внимательно посмотрел на брата. — Ведь, кажется, именно петля ожидает меня, если я попадусь?

— Если только кто-нибудь не пристрелит тебя на пути к виселице. Ты отлично сознавал грозящую тебе опасность, когда решил вернуться сюда. Зачем тебе это понадобилось? Почему ты уехал из Бостона? Газеты Севера наперебой прославляют твои подвиги. Я не в силах упомнить всех имен, которыми они тебя окрестили. Освободитель. Избавитель. Спаситель чернокожих рабов. Последнее прозвище грешит многословием. Чернокожий раб. Разве может невольник быть белым? По праву рождения мы занимаем другое положение в обществе.

Грэм промолчал. Брат слишком откровенно провоцировал его на ответную грубость, поэтому на его слова не стоило обращать внимания.

Впрочем, он верил тому, что говорил. Гаррет Грэм знал: брат убежден в своей правоте. Именно таких взглядов придерживались в «Бью-Риваж» и на всем рабовладельческом Юге.

— Какое же имечко присвоили тебе освобожденные тобой рабы? — Видя, что Грэм пропустил его вопрос мимо ушей, Гаррет продолжал:

— Сокольничий. Кажется, так я и читал. Да, именно так.

— Возможно, ты не ошибся.

— Нет, не ошибся. Скажи-ка, Грэм: Битей, Генри, Старый Джек, Эви, Малыш Уинстон… — Гаррет перечислил имена лишь некоторых рабов, бежавших из «Быо-Риваж». — Это ты помог им скрыться через «Подземку»?[1]

— Да. — Заметив удивление брата, Грэм спросил:

— Не ждал, что я признаюсь?

— Твоя самонадеянность по-прежнему превосходит твой ум.

— Ты всегда недооценивал меня.

— Я недооценивал только силу твоего характера, Грэм. И пожалуй, еще твою преданность. Мне казалось, тебе на все наплевать. Ты никогда не был так верен семье, как чернокожим. До чего же ты нас всех ненавидишь, — задумчиво добавил он и, не дав Грэму времени подтвердить или опровергнуть свои слова, продолжал:

— Разумеется, беглецы из «Бью-Риваж» составляют лишь ничтожную часть освобожденных тобою. Если верить газетам, ты приложил руку к побегу более двухсот невольников из всех южных штатов.

— Мои подвиги сильно преувеличены. Их от силы сотня. По самым смелым оценкам — сто пятьдесят.

— По-твоему, это забавно? Ты смеешься над всеми, кто живет в «Бью-Риваж».

— Это не так, Гаррет. Вряд ли мне удастся разубедить тебя, но ты ошибаешься.

Гаррет едва сдержал гнев. Да и то напомнив себе, что деятельность Грэма ничего ему не принесла. Сколь бы благородными ни считали его поступки аболиционисты Севера и немногочисленные сочувствующие Юга, он восстановил против себя всех прочих. В обеих Каролинах и особенно в Чарлстоне дурная слава Сокольничего, самого ненавидимого «кондуктора» «Подземной железной дороги», превратила Грэма в отверженного.

Гаррет ничуть не сожалел о том, что случилось, и даже не находил нужным притворяться. Грэм лишился прав наследника «Бью-Риваж», порвав с родными в самой оскорбительной манере и тем самым подведя к тому, чего не давали осторожные настойчивые попытки Гаррета вытеснить его из семейных предприятий и лишить богатства.

Однако Гаррету не давал покоя вопрос о чести и достоинстве семьи.

— Ты так и не извинился за то, что навлек на нас несчастья и позор.

— Нет, не извинился. Но я бы хотел, чтобы ты передал весточку бабушке. — Увидев, как Гаррет кривит губы, Грэм понял, что вряд ли брат исполнит его просьбу. И все же он должен был сказать эти слова. Хотя бы для того, чтобы вернуть себе душевный покой. — Передай ей, что я действовал по убеждению. Точно так же, как вели себя все Денисоны до меня… — он многозначительно посмотрел на брата, — …и после.

— Как ты смеешь! — презрительно бросил Гаррет.

— А еще я хотел сообщить тебе, что у меня больше нет серьги.

Гаррет подался вперед.

— Пропала?

— Так ты не знал?

— Не верю своим ушам. Ты продал ее? Это уж чересчур, Грэм. Даже для тебя.

— Вообще-то я потерял серьгу. Но вполне мог бы и про-дать ее. Когда-нибудь мне захочется обзавестись собствен-ным домом, а на это потребуются деньги.

— Значит, ты пришел просить денег у меня?

— Нет, но если ты предложишь…

— Иди к черту. — Заметив, что брат допил спиртное, Гаррет осушил свой стакан и жестом велел подать еще две порции.

Когда принесли бурбон, Грэм взял стакан, но не спешил подносить его к губам. Во рту появился неприятный привкус, на верхней губе проступила испарина, а у него не было усов, чтобы ее скрыть. Он обвел взглядом таверну. Видимо, та бурда, которую Гилпин выдавал за бурбон, не оказывала на завсегдатаев заметного воздействия. Но потом Грэм сообразил, что они, вероятно, пьют джин либо разбавленный виски. Он вынул платок и вытер лоб. Гаррета не интересовало самочувствие брата.

— От всей души желаю тебе захлебнуться собственной блевотиной. Как ты посмел взять матушкину серьгу? Ты же знаешь, как она дорожит ею. Вдобавок она собиралась передать ее мне.

— Теперь понятно, отчего ты так злишься. Я присвоил то, что принадлежало тебе.

— Именно. Семье пришлось мириться с тем, что ты пьянствуешь, картежничаешь, бегаешь по девкам…

— Осторожнее, Гаррет. Как бы от твоих комплиментов у меня не закружилась голова.

— Ты впустую потратил годы, проведенные в Гарварде…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что в «Уильяме и Мэри» тебя не научили пить, играть в карты и бегать по девкам? — Подняв стакан, Грэм задумчиво посмотрел на брата. — На мой взгляд, из нас двоих именно ты не сумел извлечь пользу из образования.

— А теперь я вынужден добавить к числу твоих пороков еще и воровство, — оборвал его Гаррет.

— Воровство? Из-за серьги? Но я получил ее в подарок.

— Этого не может быть. Мама никогда бы…

— Она здесь ни при чем. Серьгу подарила мне бабушка.

— Бабушка не имела права дарить ее тебе. Серьга принадлежит маме.

Грэм пожал плечами. Брат может проверить его слова и убедиться в том, что он сказал правду. Серьги действительно принадлежали их матери, Эвелин Рэндольф Денисон, но одна из них пропала. Время от времени Эвелин говорила, что хорошо бы переделать это усыпанное жемчужинами украшение с висящей золотой капелькой и носить его на шее, но дальше разговоров дело не шло. Казалось, матери вполне достаточно держать вещицу в ларце для драгоценностей и иногда вынимать оттуда, чтобы полюбоваться ею. Серьги были изготовлены к шестнадцатилетию Эвелин и ее первому балу. На золотых капельках изящно выгравировали ее инициалы.