Лия Флеминг - Последняя жемчужина Страница 2

Чай томился на сдвинутых в кучу тлеющих углях, но времени на него уже не было. Спавшая на раскладной кровати мать заворочалась, когда Грета, подойдя к двери, подняла щеколду. Она шагнула в утренний полумрак. Только бы мистер Абрамс не забыл оставить дверь открытой!

Сдерживая дрожь от утренней свежести, Грета торопливо бежала по улочкам Уэлмгейта к реке. Старый часовщик жил в Олдуорке, на другом берегу реки Фосс. Ей было жутковато в столь ранний час оказаться одной на улицах города: раскинувшись у дверей, храпели подозрительные личности, шелудивые псы рыскали в поисках объедков. Хорошо хоть одежду мистеру Абрамсу отнесли до шаббата: выстиранные и тщательно отглаженные рубаха и заштопанное белье. К его вещам мать всегда относилась особо, держала их отдельно от остальных и радовалась тому, что он подбрасывал ей работу в конце недели, а не в понедельник. Теперь, живя один, он всегда принимал их как величайшую драгоценность, с благодарностью кивая.

Иной раз, когда она приносила их, он был занят, сидел за своим рабочим столом, склонившись над починяемыми часами, и свеча освещала шар с водой, который служил ему увеличительным зеркалом.

«Ах, Маргарита, ты уже пришла?» – спрашивал он, подняв на нее свои лишенные ресниц уставшие глаза с отяжелевшими веками.

Ей нравилась эта его манера звать ее Маргаритой.

«Ты знаешь, что по-гречески твое имя значит «жемчужина»?» – спрашивал он ее бог знает в который раз.

Она полагала, что ее назвали в честь Маргарет Клитроу, святой мученицы из Йорка, в лихие давние времена задавленной насмерть доской, нагруженной камнями, за то, что укрывала в своем доме католического священника. По крайней мере так однажды объяснил ей отец. Имя Маргарет было для воскресных служб в церкви, папа же всегда называл ее своей маленькой Гретой, и так ей нравилось больше всего. Сегодня ее субботние обязанности давали ей возможность сбежать из бедного ирландского квартала старого города. Позже она направится на Парламент-стрит, в суету рыночных рядов, где, помогая позади прилавков, заработает долгожданные угощения для своей семьи.

Но сперва она должна посетить мистера Абрамса, у которого была субботней прислугой. Она зажигала лампы в его доме до заката в пятницу, разводила огонь в камине и снова разжигала его в субботу утром, заботилась о том, чтобы его выходной костюм был разложен, пока он спал, затем ставила на плиту разогреть его особый суп. Мать какое-то время с радостью выполняла эти обязанности, но с еще большей радостью передала их своей старшей дочери, когда той исполнилось четырнадцать.

Савл Абрамс принадлежал иному миру – миру книжной учености и иноземных языков. По национальности он был еврей и со своими друзьями говорил на идише. Вдовец, он был человеком болезненным и всегда уставшим, целый день он работал в своей мастерской, полной тикающих часов. Иные из них попеременно били, другие, покрытые пылью, безмолвно ожидали его чудодейственных прикосновений.

Подняв щеколду, Грета открыла дверь и вошла в дом мистера Абрамса. Разведя огонь в очаге, она подкинула туда побольше угля и немного прибрала в доме. Здесь пахло мелом, спиртом, маслом и политурой. Рабочий стол часовщика был завален лупами, кисточками и инструментами всевозможного вида и размера. Ей нравилось, задержавшись у него, трогать маленькие напильники, заглядывать в ящик со сломанными ювелирными изделиями, браслетами и цепочками, приготовленными для ремонта, но к паяльникам и горелкам, лежавшим и стоявшим рядом, прикасаться ей было запрещено. Грета знала, что сегодня он ничего не будет делать, даже не станет готовить себе пищу, пока не сядет солнце.

Довольная тем, что первое задание на этот день выполнено, она покинула дом.

Теперь нужно было бежать на Парламент-стрит, во всю длину которой раскинулся рынок, где ей предстояло помогать ставить палатки. Ее помощь всегда была нужна слепому корзинщику, а также селянкам, которые просили ее приглядывать за их малыми детьми, пока они раскладывали на прилавках свои сыры и куски масла. Они ей доверяли и не боялись оставлять ее за своими палатками. Продавцы овощей тоже находили для нее работу – ей поручали обрывать гнилые листья с кочанов капусты, распаковывать ящики с фруктами и выкладывать лучшие из них на передней части прилавка.

В удачные дни она получала кружку чаю со сдобной булочкой, а то и кусок сыра уэнслидейл[3], который она тут же совала в карман своего передника вместе с горсткой заработанных мелких монет.

От пьяниц, которые в каждой девушке видели легкую добычу, она старалась держаться подальше. Пусть семья Костелло и живет в крайней бедности, но мать ей строго наказала не смотреть на мужчин, а то они сочтут, что ее можно затащить в глухой закоулок и позволить себе с ней всякие вольности. Некоторые ее школьные подруги уже стали на эту скользкую дорожку и по пятницам вечером, когда мужчины получали заработанные деньги, они уже были в городе с накрашенными лицами.

Грета знала, что с подобранными волосами она выглядит старше своих лет. Своей яркой внешностью ирландки – распущенные черные кудри, особо вьющиеся в сырую погоду, и синие глаза – она зачастую привлекала к себе ненужное внимание. Ничто не заставит ее пойти по этой кривой дорожке, так как она знала, насколько это опасно.

Глядя на юных покупательниц и их матерей, наряженных в красивые платья и щегольские шляпки из модных магазинов, Грета не могла не завидовать им. Им не нужно было вставать с рассветом и всю неделю целыми днями стирать.

Проповедник в церкви часто говорит им, что пред Господом Богом все равны. Но только не в Йорке, здесь не так. Ты должен знать свое место, и оно определяется тем, где ты живешь. На Нэвигейшн-стрит, хоть она и расположена в пределах городских стен, кишели крысы, а ветхие дома и задние дворы были перенаселены ирландскими эмигрантами, бежавшими от страшного голода из-за неурожая картофеля в течение нескольких лет. Брендан Костелло работал землекопом на строительстве железных дорог в Йоркшире. Приличная зарплата позволила ему жениться на англичанке. Они были уважаемым семейством, члены которого всегда были сыты и хорошо одеты, и они арендовали пристойное жилье, но его смерть от холеры все изменила. Теперь мать снимала две комнатенки недалеко от прачечной с водопроводом, так что у нее была возможность греть в бойлере воду и брать вещи в стирку.

Два брата Греты умерли в младенчестве, и теперь ее мать кормила и обихаживала только Тома и Китти. Никто не смог бы сказать, что мать не старалась изо всех сил, чтобы они выглядели как в лучшие годы, но это было нелегко в их сыром жилище. Теперь, когда Грета нужна была дома, она уже не могла посещать школу Святой Маргарет. Вместе с другими мальчишками Том собирал на улицах в ведро навоз, чтобы продать его кожевникам, и если ребятня устраивала потасовки, от него смердело так, что хоть нос зажимай. Даже Китти приходилось приглядывать за младенцами за несколько пенсов.

Были здесь и такие бездельники, как Нора Уолш, которая зарабатывала на жизнь гаданием по руке и чайной заварке, меля всякую чепуху доверчивым тетушкам. На днях, когда мать гладила рубахи, та пришла и уселась за их столом поболтать и выпросить кружку чая.

– Что вы видите? – спросила Китти, глядя, как старуха раскручивает чайные листья в чашке ее матери.

– Цыц… Я вижу, Сэйди, дорогая, что ждут тебя печали, – вздохнула Нора.

– Это я и без тебя знаю. Муж не дожил и до срока, двоих младенцев забрала лихорадка, ну и дом, полный плесени и паразитов.

– Но со временем станет лучше, поверь мне. Ты обретешь покой, вот смотри.

Грете хотелось знать больше.

– Посмотрите и мои, – сказала она, протягивая свою чашку.

Что может быть хуже последних лет? Вдруг и для нее есть хорошие новости?

– И мои! – подхватила Китти, отрываясь от своего занятия.

– Рано вам еще! – отрезала мать. – Никаких гаданий для них!

– Никогда не рано узнать свою судьбу, – возразила Нора, ставя чашку на стол. – Давай я посмотрю руку старшей. Я хорошо читаю по ладони.

– Не надо искушать судьбу, понапрасну обнадеживать. Оставь ее в покое.

Обиженная Грета встала из-за стола.

– У меня никогда не бывает никаких развлечений. Разве мои руки хуже, чем у других, или это все обман?

– Ох, ну погадай ей уже, а то не успокоится.

Осмотрев длинные пальцы Греты, вдова Уолш подняла на нее глаза. Девушка застыла в ожидании, лицо ее зарделось. Старуха открыла рот, но сказала явно не то, что собиралась:

– Ничего не вижу, дорогая моя. Все покрыто туманом. Может, в другой раз.

По тому, как Нора тут же заговорила о чем-то другом, Грета догадалась, что та увидела что-то важное.

– Значит, я умру молодой? – прошептала Грета, глядя на свою раскрытую ладонь.

– Конечно нет. Посмотри на эту длинную линию жизни и на свои пальцы.

– Что же тогда вы увидели?