Джоан Смит - Неподходящее место для леди Страница 2

— Так и есть, он заблудился, — сказала мисс Теккерей не без злорадства. Надо сказать, что она была не из тех, кто радуется, когда их мрачные предсказания сбываются. На самом деле, она была одной из самых неэмоциональных женщин, каких я встречала. Например, худшее, что она когда-либо сказала о миссис Хеннесси, это: «Она точно знает, чего хочет, и как это получить».

— Возможно, Муллард изучает карту, — постаралась я оправдать заминку в нашем продвижении к цели.

Карета качнулась, и через секунду за окном показалось правдивое усталое лицо кучера. Если кого-то путешествие утомило больше, чем меня и мисс Теккерей, то это, несомненно, его, никогда не бывавшего в городе большем, чем Бат. Для нас, жителей Рэдстока, понятие «город» ассоциировалось только с Батом. Муллард распахнул дверцу кареты.

— Мы прибыли, — объявил он чинно.

— Здесь какая-то ошибка!

— Нет. Это Дикая улица, второй дом от Кембл-Стрит. Все точно, хотя вид дома мне не нравится.

— Мне тоже. Я не это ожидала увидеть! — воскликнула я.

— Может быть, вам угодно, чтобы я отвез вас в приличную гостиницу на ночь? Утром можно было бы вернуться. Вам нужно хорошо отдохнуть.

Я чувствовала, что одной ночи будет недостаточно, чтобы пережить это разочарование.

— Не нужно, Муллард. Вы и так устали. Проведем ночь здесь. Если тетушка жила в этом доме, должно быть… нам, по крайней мере, не угрожает опасность.

К дому начинали стекаться любопытствующие оборванцы, привлеченные нашим экипажем.

Мисс Теккерей оглядела улицу и заметила со свойственным ей деловым видом:

— Вы всегда продадите этот дом, Кейти. Собственность в Лондоне стоит кучу денег.

Мы вышли из кареты с угрюмыми лицами и внимательно оглядели мое наследство снаружи. Назвать это место дрянным значило бы только польстить ему. Хорошо было то, что поблизости не было видно питейных заведений. Единственное на квартал дерево — развесистый старый вяз — находился на принадлежащей мне территории. В начале июня он уже был в цвету.

Мой дом мало чем отличался от других домов на этой улице. Лет пятьдесят тому назад этот район еще мог претендовать на статус приличного места для зажиточного сословия. Но теперь дома выглядели непривлекательно — узкие и вытянутые в высоту, сделанные из красного кирпича, закопченного от времени, они производили унылое впечатление, тесно лепясь друг к другу. Только узкие дорожки, позволявшие экипажу ехать во двор, разделяли их. Нужно было проявить недюжинное мастерство, чтобы провести карету в конюшню, не повредив дверцы. О наличии конюшни я была уведомлена письмом стряпчего. Он писал об этом с большой гордостью, как о серьезном достижении.

В доме было четыре этажа. В центре фасада находилась обшарпанная дверь. По обе стороны от нее на улицу выходило по окну с украшенными незамысловатой гравировкой стеклами. Далее, на каждом этаже, окна симметрично повторялись, но на стеклах не было орнамента. На фасад выходила полукруглая веранда. В теплый летний вечер она могла бы служить приятным местом для отдыха, если бы не находилась под самой крышей. Меня удивило, что большая часть окон была освещена. Миссис Скадпол, экономка покойной тетушки, теперь присматривала за домом, и я приготовилась отчитать ее за неэкономное расходование свечей.

Мы с мисс Теккерей, подобрав юбки, чтобы не стирать ими пыль со ступеней, поднялись к входной двери и постучали. Вместо молоточка в двери были две дырки, показывающие место, где оный некогда располагался.

У нас были ключи, но мы сочли необходимым оказать честь миссис Скадпол, позволив ей впустить нас.

Существо, распахнувшее перед нами дверь, сильно напоминало Бабу Ягу, только что побывавшую в джин-палаццо. Не то чтобы от нее несло джином, но она была ужасно неопрятно одета, ее спутанные, свисавшие клочьями волосы давно не видели гребня, а некогда белый передник, казалось, был совершенно незнаком с водой и мылом.

— Вы будете мисс Ирвинг, хозяйка дома? — вопросительно переводила взгляд с меня на мисс Теккерей, не зная, на ком остановиться.

— Я мисс Ирвинг, — сказала я и протянула руку. Она проигнорировала этот жест. — А вы, полагаю, миссис Скадпол?

— Точно, дорогуша, она самая. Входите. Сейчас приготовлю вам бутерброды.

Она провела нас в темную прихожую, стены которой были отделаны крашеным деревом, затем мы миновали ведущую наверх лестницу и оказались в гостиной. Я не нахожу слов, чтобы описать это помещение. Это была большая, высокая и плохо освещенная комната, заваленная самой невообразимой рухлядью, сломанной и полупригодной мебелью. На полу лежали два или три пыльных и вытертых ковра, все — небольшого размера. Когда-то были красивого синего цвета, но от него мало что осталось. По стенам располагались старые диваны, не менее трех, абсолютно неподходящие по стилю, и добрая дюжина кресел и стульев. У незанятых стен громоздились столы, сваленные один на другой, было развешено множество ламп, там, где их удалось втиснуть.

— Боже праведный! Неужели миссис Каммингс занималась скупкой подержанной мебели?! — спросила я. Иное объяснение этой свалке, да еще в лучшей комнате, мне не приходило в голову.

— Пойду приготовлю чай и бутерброды, — это было все, что ответила миссис Скадпол.

Когда она вышла, я обратилась к мисс Теккерей:

— Что вы обо всем этом думаете?

Она стояла немного поодаль, поводя пальцем по крышке небольшого круглого столика, который находился поверх большего стола у камина.

— Я думаю, это неплохой образец Хепплуайт — стиля, красного дерева. Остальные пригодятся для камина в холодную погоду, на дрова они вполне годятся.

За окном что-то загромыхало. Мы бросились посмотреть, что это, и увидели, что Джон Грум с трудом проводит четверку лошадей и карету к задней части дома. Видимо, ему удалось провести операцию удачно, так как до нас не донеслись звуки разбитого стекла или скрежет поломанных дверок.

— Не могу представить, что тетушка делала со всем этим хламом, — сказала я, беспомощно оглядывая комнату.

— К старости некоторые женщины становятся чудаковатыми, — задумчиво протянула мисс Теккерей.

Ей сорок пять, но она из тех людей, которые торопят свою старость. Красивые каштановые волосы она скрывает под старушечьим чепцом и носит серые тона. Лицо ее, несколько удлиненное и худощавое, не лишено определенной привлекательности. Приятный голубой цвет глаз оживляет лицо, а когда удается заставить ее улыбнуться, она несказанно молодеет.

— К счастью, я неравнодушна только к шалям и чулкам, — продолжала она. — У меня девять шалей. Сама не знаю, зачем я их покупаю. Иногда меня преследует глупое ощущение, что в старости мне будет очень холодно. Наверное, поэтому.