Сидони-Габриель Колетт - Чистое и порочное Страница 2

Я уловила наверху шелест тканей, лёгкий шум от падения подушек на скрипучий пол, и вновь наступила тишина. Но из недр этой самой тишины донёсся звук, незаметно родившийся в женской груди; сначала он вышел хриплым, а затем очистился, окреп, приобрёл размах, подобно нотам, которые непрерывно повторяет и наращивает соловей, до тех пор пока они не грянут руладой…

Там, наверху, некая женщина боролась с переполнявшим её наслаждением, торопя его к завершению и угасанию; сперва это происходило в спокойном ритме, который ускорялся так гармонично и равномерно, что я принялась вторить ему, качая головой в том же темпе, столь же безупречном, как и мелодия.

Мой незнакомый сосед привстал и сказал самому себе:

– Это «Шарлотта».

Ни одна из спящих молодых женщин не проснулась, ни один из слившихся с темнотой молодых людей с сильным насморком не рассмеялся вслух и не зааплодировал голосу, оборвавшемуся на сдержанном всхлипе. Все вздохи наверху замерли. И тогда мудрецы с нижнего этажа разом ощутили холод зимнего рассвета. Я наглухо застегнула своё меховое пальто и закуталась в него плотнее; один из моих распростёртых соседей набросил себе на плечи полотнище вышитой ткани и закрыл глаза. В глубине комнаты, возле обтянутого шёлком фонаря, две спящие женщины, не просыпаясь, прижались друг к другу ещё теснее, и слабые фитили масляных ламп заметались под напором холодного воздуха, нисходившего со стеклянной крыши.

Я поднялась, чувствуя себя разбитой от долгой неподвижности, и принялась прикидывать на глаз, через сколько матрацев и тел придётся перешагнуть, как вдруг деревянные ступеньки вновь заскрипели. Женщина в тёмном пальто, уже подходившая к двери, остановилась, чтобы застегнуть перчатку, тщательно натянула свою вуалетку до подбородка и открыла сумочку, где звякнули ключи.

– Мне всё время страшно, – сказала она вполголоса. Она говорила сама с собой и улыбнулась мне, видя, что я направляюсь к выходу.

– Вы тоже уходите, сударыня? Если вы изволите подождать минутку… Я пойду вперёд, я знаю, где дверная ручка.

На лестнице, которую её белая рука озарила вызывающим светом, я лучше разглядела свою спутницу; она была ни высокой, ни маленькой, довольно полной. Из-за своего короткого носа и мясистого лица она так сильно походила на излюбленные модели Ренуара, на красавиц 1875 года, что, несмотря на пальто оливкового цвета с лисьим воротником и маленькую шляпку, из тех, что были в моде тогда, восемнадцать лет тому назад, в её облике ощущалось нечто несовременное. Тем не менее в свои, по всей вероятности, сорок пять лет она сохранила свежесть. На поворотах, где лестница делала изгиб, она вскидывала на меня глаза с большими сероватыми зрачками, кроткие и с прозеленью, как её пальто.

Вольный, свежий, ещё сумрачный воздух облегчил моё состояние. Ежедневный порыв к светлым рассветам, к бегству в поля и леса, по крайней мере в ближайший лес, заставил меня на миг застыть на краю тротуара.

– У вас нет машины? – спросила моя спутница. – У меня тоже. Но в такое время в этом квартале всегда находишь машину…

Пока она говорила, появилось такси, следовавшее со стороны Буа; оно замедлило ход, остановилось, и моя спутница отступила в сторону.

– Прошу вас, сударыня…

– Не стоит. Сделайте мне одолжение…

– Ни за что на свете. Либо позвольте мне отвезти вас домой…

Она замолчала, сделав лёгкий извиняющийся жест, который я без труда истолковала и возразила в ответ:

– Здесь нет ни малейшей бестактности. Я живу совсем недалеко, на бульваре с внешней стороны…

Мы сели в машину, и такси двинулось назад. Огонёк счётчика, отклоняясь в сторону, ежеминутно освещал лицо женщины, о которой я не знала ничего, за исключением её подлинного или вымышленного имени – «Шарлотта»…

Подавив зевоту, она вздохнула:

– Мне ещё далеко, я живу в Льён-де-Бельфор[2]… Я устала…

Видимо, я невольно улыбнулась, ибо она посмотрела на меня в упор, без смущения, с простодушной учтивостью, которая была ей к лицу, и сказала:

– Ах так… Вы смеётесь надо мной… Я понимаю, о чём вы думаете.

Пленительный звук её голоса, неровный выговор некоторых слогов, обезоруживающая и приятная привычка произносить конец фраз на низких тонах… Сколько соблазна!.. Ветер, врываясь в открытое окно справа от «Шарлотты», веял на меня своим довольно непримечательным ароматом и здоровым резким запахом плоти, слегка испорченным приглушённым запахом табака.

– Просто беда… – начала она как бы невзначай. – Этот бедный малыш…

Я послушно спросила:

– Какой бедный малыш?

– Разве вы его не видели? Нет, вы не должны были его видеть… И всё же, когда он склонился над балюстрадой наверху, вы уже пришли. Это он был в белом кимоно.

– С белокурыми волосами?

– Так! – тихо воскликнула она. – Он самый. Он доставляет мне массу хлопот, – добавила она.

Я позволила себе улыбнуться с заговорщицки-лукавым видом, который мне совершенно не идёт:

– Не только хлопоты?.. Она пожала плечами:

– Можете думать, что хотите.

– Это тот самый юноша, который запретил вам петь, не так ли?

Она подтвердила с серьёзным видом:

– Да. Это заставляет его ревновать. У меня не то чтобы красивый голос, но я пою хорошо.

– Я как раз собиралась сказать вам обратное, представьте себе… У вас есть голос…

Она вновь пожала плечами.

– Как вам угодно. Одни говорят одно, другие – другое… Хотите, я прикажу остановить такси перед вашим подъездом?

Я удержала её услужливую руку.

– Не стоит. Пожалуйста.

Она, казалось, немного жалела о том, что вела себя сдержанно, и решила задать мне вопрос, в котором сквозила откровенность:

– Немного опиума время от времени, ведь это не очень страшно для молодого человека со слабыми лёгкими, не так ли?

– Нет… Не очень страшно… – неуверенно произнесла я.

Её высокая пышная грудь приподнялась от тяжёлого вздоха.

– Много хлопот, – повторила она. – В конце концов, за то, что он в течение двух недель хорошо принимал свои таблетки, хорошо ел говядину и баранину и хорошо спал с открытым окном, время от времени полагается награда, не так ли?

Она засмеялась вполголоса своим мелодичным хриплым смехом.

– Он говорит, что это сущая оргия, представляете… Он – гордец… Сударыня, – промолвила она с живостью, – у вашего подъезда – мусорщики, вас не смущает их присутствие? Нет? Тем лучше. Свобода – прекрасная вещь. Но я… я не свободна.

Внезапно она умолкла, рассеянно предложила мне руку и одарила меня лёгкой простодушной улыбкой своих больших глаз с прозеленью, напоминавшей лужицы с морской водой, которые оставляет море при отливе.