Елена Арсеньева - Путеводная звезда, или Куртизанка по долгу службы (Прасковья Брюс) Страница 2

Прабабкой Прасковьи Александровны была светлейшая княжна Евдокия Григорьевна Гамильтон, находившаяся в дальнем родстве с королевским домом Стюартов в Англии и династией Капетингов во Франции. Ежели бы мы взялись сейчас прослеживать эту связь в глубь веков, то обнаружили бы, что Прасковья Румянцева была в прямом родстве с Анной Ярославной, королевой Французской, а через нее и с равноапостольными святыми: великой княгиней Ольгой и великим князем Владимиром… но мы не станем тратить время на разгребание слежавшейся пыли веков, скажем только, что буйная кровь святого грешника князя Владимира в Прасковье явно сказывалась… А теперь обратимся к временам более близким – 50-м годам XVIII столетия, когда хорошенькая фрейлина Парашенька Румянцева подружилась с хорошенькой принцесской Фике, пардон, великой княгиней Екатериной Алексеевной, и вскоре сделалась ее ближайшей конфиденткой.

Хоть умные люди уверяют, что дружба двух красавиц редко бывает безоблачна, но все же злые языки судачили, будто дружба этих двух барышень оказалась слишком уж нежна и близка для невинной девичьей дружбы… однако эти слухи доносятся из времен позднейших, уже более извращенных, а при русском, довольно-таки патриархальном, еще не вполне оевропеившемся дворе Елизаветы Петровны слабо верили в возможность лесбийских забав. Правда, в бытность императрицею Анны Иоанновны что-то такое судачили насчет ее воспитанницы и будущей императрицы Анны Леопольдовны и ее любимой фрейлины-подруги Юлианы Менгден… Но Бог с ними, с Аннами, Юлианами и лесбийскими забавами, одно в связи с этим можно сказать: если даже Екатерина и поиграла немножко в запретные игры с Прасковьей, никакого ущерба сексуальной ориентации, как мы теперь выразились бы, обеих молодых красоток это не нанесло: что та, что другая более всего в жизни ценили общество мужчин и стремились к самому тесному общению с этими самыми мужчинами.

Когда у Екатерины, заброшенной и не любимой мужем, будущим императором Петром Федоровичем, от тоски и скуки сделался роман с красавцем Андреем Чернышовым (забегая вперед, следует сказать, что все ее любовники были красавцами, а оттого это непременное словечко можно и опустить, не то оно слишком часто и даже назойливо будет повторяться в нашем повествовании!)… когда у Екатерины, стало быть, сделался роман с этим очень-очень симпатичным камер-лакеем (к слову сказать, дворянином и прапорщиком – так что классовое чутье у Екатерины не притупилось, нет!), она некоторое время боялась дойти в отношениях с ним до последней крайности. Нет спора, мелкие немецкие дворы трудно было назвать образцами нравственности, да и двор Елизаветы Петровны даже слепоглухонемому нравственным не показался бы, но у Екатерины долгое время сохранялись иллюзии относительно своей семейной жизни. И отважилась она на «падение» лишь после того, как окончательно уверилась: ее законный супруг предпочтет ей самую последнюю уродину императорского двора, и чем уродливей, тем еще и лучше! А Екатерине так хотелось изведать сладости любовных объятий… В том, что объятия Андрея всенепременно будут сладостны, убедила ее именно Прасковья Румянцева, которая, выражаясь языком библейским, «виноградника своего не сберегла» уже давно, причем Андрей был для этой семнадцатилетней блядешки (ну давайте же хоть иногда будем называть вещи своими именами, а то всё куртизанки да куртизанки, гетеры да гетеры, тьфу, прости, Господи!) отнюдь не первым.

Итак, сообщив Екатерине самые достоверные и любопытные сведения о Чернышове, Прасковья вскоре удостоилась чести оберегать тайные свидания своей госпожи, и делала она это очень хорошо: никто и не подозревал о свершившейся «государственной измене»! Однако случилось так, что Прасковья заболела, и сторожевые обязанности исполнять стало некому. Печальное следствие сего не замедлило сказаться: камергер Петра Федоровича, граф Девиер, застал любовников в спальне Екатерины в самой недвусмысленной позе, о чем было незамедлительно доложено императрице.

Грянула гроза: Андрей и его братья, тоже служившие у цесаревича Петра, были арестованы, просидели два года в заключении, а потом отправлены на службу в отдаленные полки. Андрей, к примеру, загремел аж в Оренбург, в степь глухую! Заодно с Чернышовыми получила отставку и фрейлина Марья Симоновна Чоглокова, нарочно приставленная следить за нравственностью будущей императрицы: держать и не пущать! Чоглокова была с Екатериной более чем строга… но вот надо же, такая оплошка вышла!

Прасковья же Румянцева, выздоровев, оказалась чиста и невинна перед государыней и будущим императором. Ведь при допросах Екатерина, ее любовник и прочие вольные и невольные соучастники этой истории держались стойко, отводили глаза, прятали концы в воду, молчали мертво о времени, когда связь началась, – и, таким образом, Прасковья оказалась как бы ни при чем, вышла сухой из воды и вновь воротилась на свое место – к Екатерине Алексеевне, которую она уже тогда начала называть запросто – Като. Вернее, не сама начала, конечно, а получила на это высочайшее дозволение.

Хоть острастка, полученная Екатериной, была сурова, она вовсе не заставила ее распроститься с жаждой телесных удовольствий. Тем паче что императрица жаждала прибавления семейства цесаревича, а при тех отношениях, которые сложились между молодыми супругами, этого можно было ждать до морковкина заговенья. Елизавета в строгой тайне призвала пред свои ясные очи двух молодых и удалых господ – сексуального Сергея Салтыкова и шута горохового, милашку-обаяшку Льва Нарышкина – и без околичностей объяснила, какая пред ними стоит важная государственная задача. Приятелям самим предстояло решить, кто станет premier amant, первым любовником, у великой княгини.

Конечно, чувство юмора у Екатерины было отменное, однако она предпочитала в постели уж лучше Вольтера или Монтескье читать, чем хохотать, а потому победу легко одержал Сергей Салтыков. Левушка Нарышкин (ну никак невозможно было его называть иначе!) умылся слезами, не стерев при этом улыбки со своей симпатичной физиономии – словно чувствовал, плутишка этакий, что когда-нибудь и его черед настанет! – и посторонился, оставшись верным другом как Салтыкова, так и Екатерины, а тем временем близко, ближе некуда, подружившись с Прасковьей, которая Салтыкова тихо недолюбливала и только и ждала, когда он провалится.

Вот уж кто обрадовался, когда завершился сей роман Екатерины, так это Прасковья! Конечно, Салтыков был хорош собой и сослужил службу Русскому государству немалую, даровав (очень вероятно, правда, генетической процедуры за давностию лет провести уж невозможно, а жаль!) русскому престолу наследного царевича Павла Петровича, однако человек он был легкомысленный и исчислял свою доблесть количеством одержанных над дамами побед.