Карен Хокинс - Навеки твой Страница 2

– Оугилви, что случилось с вашей дочерью?

Мистер Оугилви поднял голову:

– Она ушла из дома. Ее похитили. По моей вине.

Эти слова отравили воздух в прихожей живым, перехватывающим дыхание страхом. Снова налетел ветер, более яростный и холодный, чем в первый раз. Он взвыл у самой двери и проник через щель внизу у пола в дом, остудив лодыжки мужчин.

– Каким образом такое могло случиться по вашей вине?

Губы у Оугилви дрожали, когда он наконец заговорил после долгой и мучительной паузы.

– Он… он… сказал мне, что хотел бы сбежать с Венецией, а я… я… я поощрил его, считая, что это может показаться ей романтичным. Я не думал, что он сделает это без ее согласия. Я думал…

– Как его имя? – перебил старика Грегор, стиснув зубы.

– Рейвенскрофт.

Грегор мгновенно представил себе юнца с вялым подбородком. Юнец вечно пыжился, стараясь казаться старше своих лет.

– Этот щенок? И вы его поощряли?

Оугилви густо покраснел.

– Он был по-настоящему увлечен Венецией, а она всегда его привечала.

– Она привечала всех и каждого. – Взгляд Грегора остановился на записке в руке у Оугилви. – Это ее письмо?

С глазами, полными слез, Оугилви вручил ему измятый листок.

– Вы должны понять, Маклейн, – произнес он дрожащим голосом. – Лорд Рейвенскрофт хотел жениться на Венеции, а она такая застенчивая и…

Грегор смял листок в пальцах.

– Черт побери!

В записке, кое-как нацарапанной чудовищно неразборчивым почерком Венеции, она всего лишь сообщала, что едет в сопровождений лорда Рейвенскрофта в Стерлинг проведать маму, которая ее попросила об этом. Этот дурак, должно быть, сообщил Венеции, что ее мать заболела.

Мистер Оугилви вытер слезы дрожащей рукой.

– Не могу поверить, что он такой негодяй! Мне он казался порядочным, достойным…

Но Грегор уже не слушал его. Повернувшись, он зашагал к входной двери.

– Маклейн! – Оугилви вскочил и выбежал следом за Грегором на крыльцо, даже не заметив, что погода, теплая и ясная всего час назад, превратилась в бурное ненастье и что яростный ветер сорвал с его головы ночной колпак и понес по мокрой от дождя грязной дороге. – Куда вы, Маклейн?

– Искать вашу дочь!

Грегор выхватил из руки лакея поводья лошади и одним рывком бросил себя в седло.

– Но как? Ведь вы даже не знаете, с чего начать!

– Я слышал, что Рейвенскрофт живет на Сент-Джеймс-стрит. Попробую начать оттуда.

– Ну а если вы их найдете? Что делать дальше?

– То, что следует, черт побери! – огрызнулся Грегор с самым мрачным видом. – А вы тем временем ждите здесь и держите рот на замке. Никто не должен знать, что она ушла из дома.

– Но…

– Рот на замке, Оугилви! До моего возвращения.

Не дожидаясь ответа, Маклейн развернул коня и пустил в галоп.

Оугилви обхватил себя руками за плечи, пытаясь защититься от холодного ветра, не в силах оторвать взгляд от быстро удалявшегося Маклейна.

– Что я натворил? – прошептал он, снова заливаясь слезами. – Венеция, дорогая моя девочка, где же ты?

Довольно далеко от тех мест, где началось действие нашего повествования, молодой лорд Рейвенскрофт, сидя в наемной карете, которая тряслась по ухабистой дороге, прижимал к груди раненую руку.

– Вы изувечили меня! Я истекаю кровью, как недорезанная свинья!

– Не извращайте фактов, будьте столь любезны. – Раскачиваясь от толчков бешено несущейся кареты, мисс Венеция Оугилви достала из ридикюля носовой платок и вытерла булавку украшенной жемчужинами серебряной броши. – Я вовсе не изувечила вас, хотя будь у меня под рукой нож, я могла бы поддаться искушению и нанести вам рану посерьезнее, чем укол булавкой.

Рейвенскрофт с досады сунул в рот сжатый кулак и прикусил костяшки пальцев.

– Что бы это ни было, я не давал вам повода.

– Я предупреждала вас, чтобы вы не воображали себя лакомым кусочком.

– Я ничего подобного не воображал! Я просто говорил, что люблю в… – Рейвенскрофт недоговорил, заметив, что Венеция снова замахнулась на него булавкой. Глаза у него округлились от ужаса, словно в руке у нее он увидел кинжал.

Венеция опустила руку и вздохнула:

– Право же, Рейвенскрофт, эти пустые химеры по меньшей мере непривлекательны.

– Пустые химеры? Венеция, как вы можете говорить…

– Для вас я мисс Оугилви, – строго напомнила девушка.

Рейвенскрофт слегка подвинулся на сиденье, подальше от булавки.

– Послушайте, Вене… ох, простите, мисс Оугилви. Я… мне очень жаль, если я в своих декларациях несколько перешел границы дозволенного.

– Вы зашли слишком далеко, особенно если учесть данные печальные обстоятельства.

Он растерянно моргнул и поспешил ухватиться за прикрепленную к потолку кареты кожаную петлю, поскольку в этот момент экипаж сильно тряхнуло на ухабе.

– Печальные обстоятельства?

Некоторое время Венеция созерцала его с подчеркнутой серьезностью, потом заговорила:

– Неужели вы забыли, ради чего мы путешествуем по этой ужасной дороге с опасной скоростью? Моя бедная мама тяжело больна.

– Ах да, это… – Рейвенскрофт нервно подергал галстук. – Ваша матушка. Полагаю, я оказался не то чтобы забывчивым, это мне несвойственно, однако я был… Да, я был настолько поглощен страстью, что забыл о вашей матери. Но всего лишь на минуту, – поспешил он добавить. – Я отлично помню, что мы намерены посетить вашу тяжелобольную матушку в доме у вашей бабушки в Стерлинге.

Венеция полагала, что не следует удивляться короткой памяти Рейвенскрофта, особо сообразительным его не назовешь. Тем не менее интуиция ей подсказывала, что во всем происходящем есть нечто неправильное, какая-то фальшь. Но она пока не может разгадать эту загадку.

– Не следует ли нам остановиться в ближайшей гостинице, посмотреть, что с вашей рукой?

Рейвенскрофт решительно замотал головой:

– Нет. Нам нельзя останавливаться.

– Почему? – прищурилась Венеция.

– Потому что… мы можем опоздать. К тому же разумнее было бы подождать, пока стемнеет.

Венеция нахмурилась. Ее подозрения усилились. Надо было расспросить обо всем поподробнее, прежде чем пускаться в дорогу, но когда Рейвенскрофт ворвался утром в комнату для завтраков с запиской в руке и с выражением совершенного отчаяния на лице, она не стала раздумывать. Записку прислал ее отец, он требовал, чтобы Венеция немедленно уехала в сопровождении Рейвенскрофта на помощь матери.

Привыкшая к тенденции мамы принимать малейшую конвульсию за смертельный спазм и к безошибочной способности отца избегать какой бы то ни было ответственности, Венеция сочла требование не слишком удобным и приятным для себя, но нисколько не удивилась. Она сменила костюм для верховой езды на дорожное платье, быстро уложила в чемодан необходимые вещи и успела до того, как сесть в карету, нацарапать отцу утешительное послание, заверив его, что сделает все, о чем он просит.