Дорога сна - Елена Елисеева Страница 2

ума, или пустит себе пулю в лоб. То, что самоубийцы попадают в ад, мало беспокоило сына Портоса, но он всегда считал, что накладывать на себя руки — удел слабых и трусливых людей. Если уж искать смерти, то от чужой руки, а не от своей. И приняв такое решение, Леон стал действовать так же, как всегда — смело и прямолинейно. Он ушёл со службы: хотя отказ от должности капитана королевских мушкетёров вызвал недоумение и неудовольствие Людовика XIV, тот всё же подписал необходимые документы, и теперь Леон был свободен хотя бы от командования людьми. Сваливать на Анжелику все дела, связанные с восстановлением замка, казалось ему недостойным, но когда он осторожно заговорил об этом с сестрой, та уверила его, что вполне способна справиться сама, а если даже что-то пойдёт не так, ей помогут Анри, Жаклин и Рауль.

Известие, что Леон оставил службу и собирается на неопределённое время покинуть их, дети мушкетёров восприняли спокойно. Анжелика, похоже, вообразила, что брат собирается навестить бывшую возлюбленную, поэтому даже не очень расстроилась. Рауль, судя по всему, думал в том же направлении, но подозревал, что Леон пошёл по стопам отца, и помимо возлюбленной его ждёт незаконное дитя. Жаклин закатила глаза, приняв решение Леона за очередную блажь, и пробормотала что-то вроде: «Вот же кому-то на месте не сидится…». Слышать такое от девушки, которая отправилась сама и заманила четырёх друзей в головокружительную охоту за сокровищами, протянувшуюся аж до самой Англии, было странно, и Леон не преминул бы заметить это, но его сбил Анри, который посчитал, что сын Портоса хочет разобраться с оставшимися тайнами прошлого.

— И надолго вы нас покидаете?

— Пока не знаю, — Леон с нарочито небрежным видом пожал плечами, подавив желание ответить «Навсегда».

— И куда вы направляетесь, если не секрет? — тон Анри был дружелюбным, но Леону, знавшему, каким язвительным может быть сын Арамиса, почудилась в нём скрытая насмешка. «А он ведь только рад будет, если я уеду и пропаду без вести!» — с внезапной злобой подумалось ему.

— В Бургундию, — назвал он первое, что пришло в голову.

— Там сейчас, должно быть, очень красиво, — Анжелика мечтательно прикрыла глаза и вздохнула. — Холмы, виноградники, всё только-только начинает покрываться осенней листвой…

Не так давно сестра Леона в последний раз посетила монастырь, под сводами которого когда-то надеялась найти покой, и объявила настоятельнице, что не создана для монашеской жизни. После этого решительного поступка в жизнь Анжелики словно вернулись прежние краски: она теперь могла заливисто хохотать, позволяла мужчинам целовать себе руку, не одёргивая себя вечным «Ой, я же монашка!», всё чаще и чаще упражнялась в фехтовании, ходила в театр, и лишь изредка в голубых глазах её появлялся прежний туман, свидетельствовавший о том, что мысли дочери Портоса сейчас витают где-то в небесных сферах.

«Я обещал отцу заботиться о ней, но правда в том, что Анжелика сама может прекрасно о себе позаботиться», — думал Леон, искоса наблюдая за сестрой. «Я ей не нужен, как не нужен и никому из них. Всем будет лучше, если я уеду, — возможно, даже мне самому».

И на следующее же утро после разговора в гостиной молодой четы д’Эрбле Леон дю Валлон покинул Париж, захватив с собой лишь шпагу да кошель, доверху наполненный монетами. Он и впрямь направил свою вороную кобылицу в Бургундию — отчасти потому, что в тот миг больше никакие места не пришли ему в голову, отчасти из-за смутного желания посмотреть на красоту, о которой с такой тоской говорила Анжелика. В любом случае Леон не намеревался нигде задерживаться подолгу, хотя и сомневался, что дети мушкетёров станут его искать.

Дни стояли тёплые: была самая чудесная погода, какая только может быть в начале осени. Солнце светило приветливо с ясного голубого неба, лишь изредка его застилали тучи, а короткие дожди шли в основном по ночам. Дороги ещё не развезло, и по ним спокойно можно было проехать и верхом, и в повозке. Леса, только начавшие окрашиваться в золотой, рыжий и алый цвета, казались чистыми, словно умытыми ночными дождями, и безопасными, пусть безопасность эта и была обманчива: Леон знал, что под этими яркими кронами могут скрываться и глубокие овраги, и быстрые реки, и хищные звери, и коварные разбойники. Леса сменялись пологими холмами, меж которых пробегали узкие речушки со звонко журчащей и переливающейся на солнце водой. Аккуратные домики с красно-коричневыми черепичными крышами жались друг к другу, как птицы, пытающиеся согреться, а над ними возвышались круглые остроконечные башенки, сложенные из камня.

В один из таких солнечных осенних дней Леон решил срезать путь и свернул с дороги в небольшую рощицу, которая, как и остальные леса, была чуть тронута позолотой. В кронах деревьев перекликались птицы, по стволу дерева время от времени прошмыгивала белка, ещё не сменившая ярко-рыжий летний наряд на серый зимний. Едва заметная тропинка вывела Леона к берегу речушки, которая петляла между деревьями, исчезая где-то в глубине леса. Вода была спокойной, лишь иногда на ней появлялась рябь, вызванная дуновением ветерка. Солнечный свет играл на воде, так что она вся искрилась, по реке порой проплывали отдельные листья, сорвавшиеся с деревьев, сквозь прозрачную воду виднелось илистое дно.

Леон расседлал лошадь, привязал её к ближайшему дереву, и она тут же принялась щипать траву и подбирать большими мягкими губами опавшие листья. Что касается её хозяина, он сперва решил искупаться, смыть с себя пот и пыль, оставшиеся после долгих часов, проведённых в седле. В роще, насколько он мог судить, он был один, ждать чьего-то внезапного появления не было причин, и Леон, раздевшись догола, шагнул в воду.

Впервые за несколько месяцев он испытал такое чистое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Вода, согретая солнечными лучами, совсем не была холодной, она льнула к телу, словно шёлк или атлас, и Леон с каждым новым движением ощущал, как расслабляются мышцы, как из них уходит напряжение — а он ведь и не замечал до этого, насколько сильным оно было! Он плавал долго, пока всё тело не охватило ощущение приятной усталости, потом, выбравшись на берег, надел только штаны, оставив рубашку, плащ и прочее на траве, перекусил хлебом и сыром из своих скудных запасов, и его тут же неудержимо заклонило в сон. Не желая противиться этому, Леон поудобнее улёгся на разостланном плаще, пристроил под голову седло, оттолкнул голову лошади, ткнувшейся было ему в лицо, и закрыл глаза.

На этот раз ему приснился не Арамис. Давным-давно, когда Леон