Джоанна Хиксон - Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы Страница 2

Однако я не в силах была последовать ее благонамеренному совету. Мой мир превратился в темный и бесформенный ад, я задыхалась и захлебывалась от рыданий. Правду сказать, плакала я не столько по мертвому сыну, сколько по себе самой, охваченная чувством вины и ненависти к себе, убежденная, что мое существование бессмысленно, раз я не сумела произвести на свет живого ребенка. В моем горе, да простит меня господь, я забыла, что лишь он, наш отец небесный, волен даровать жизнь и забирать ее. Мои руки жаждали ощутить бремя моего живота. Пустота заливала меня, словно Сена в половодье. Затем, в положенное время, потекло и молоко – бесполезные струйки пропитывали сорочку, отчего ткань противно липла к болезненно распухшим соскам. Матушка попыталась перевязать мне груди лоскутами, чтобы остановить молоко, но стало больно, как от адова огня, и я ее оттолкнула. Поэтому и вышло так, что вся моя жизнь переменилась.

Однако я забегаю вперед.

Должна признаться, что мой первенец явился результатом моей неосторожности. Мы все совершаем ошибки, так ведь? Я не распутница какая, не думайте. Я просто влюбилась в красивого и веселого парня и пустила его к себе под юбку. Он не принуждал меня, вовсе нет. Жан-Мишель служил младшим конюхом при дворцовой конюшне, и я не меньше его наслаждалась нашими играми на сеновале. Священники постоянно твердят о плотском грехе и вечных проклятьях, но разве понимают они, каково это – быть молодым и жить одним днем?

Красотой я никогда не отличалась, не стану обманывать, и все же в четырнадцать лет я выглядела неплохо: розовощекая шатенка, озорство в глазах… Немного пухленькая – сдобная, как говорил мой отец, – но ведь это многим мужчинам нравится, особенно если они такие сильные и мускулистые, как мой Жан-Мишель. Когда мы вместе падали в сено, он не боялся, что я под ним сломаюсь. Я же, не думая ни о чем, упивалась его бархатным голосом, мерцанием темных глаз и жаркими, будоражащими поцелуями.

Обыкновенно я бегала к нему по вечерам, в то время как мои родители вытаскивали из печи пироги. Позже, когда крики о моем «греховном блуде» в доме поутихли, Жан-Мишель пошутил, что пока они доставали свои пироги, он поставил в печь свой!

Должна пояснить, что я дочка пекаря. Зовут меня Гильометта Дюпен. Да, фамилия означает «хлеб». Я родом от хлеба – и что с того? Вообще-то, мой отец был не только пекарем, но и кондитером – он делал пирожные, вафли и красивые золоченые марципаны. Наша пекарня находилась в центре Парижа, в конце мощеной улочки, берущей начало от Большого моста. Густой запах выпечки перебивал зловоние расположенных тут же кожевенных мастерских и гниющих трупов – преступников часто вешали на перекладинах моста, дабы остальным неповадно было законы нарушать. Как полагалось по пожарным установлениям пекарской гильдии, кирпичные печи строились близко к реке, подальше от нашего и соседских деревянных домов. Все пекари огня боятся. Мой отец частенько вспоминал о «великом пожаре», случившемся еще до моего рождения и спалившем почти весь город дотла.

Он много работал и того же требовал от своих подмастерьев, коих у него было двое. Мне они казались совсем глупыми, потому что не умели ни писать, ни считать. Я-то умела и то и другое – матушка выучила меня, чтобы я помогала родителям в пекарне. Мужчины весь день пекли булки, пироги и пирожные, а мы с матушкой их продавали, принимали заказы и вели учет. Когда выпечка заканчивалась, за половину су отец пускал местных хозяек ставить свои пироги в печь, пока сохранялся жар. Мало кто из пекарей на такое соглашался, говоря, что слишком заняты замешиванием теста на завтра, но мой отец, добрая душа, не брал ни монеты, если знал, что у семьи трудные времена. «Мягкосердечный ты дурень!» – ворчала на него матушка, пряча улыбку.

Однако он растерял всю свою мягкосердечность, когда узнал, что я затяжелела. Он наорал на меня, обозвал шлюхой и грешницей и запер в кладовке с мукой, а выпустил только после того, как договорился с родителями Жан-Мишеля о нашей свадьбе.

Труда это не составило. Ему не пришлось держать нож у горла моего возлюбленного, ничего такого. Наоборот, Жан-Мишель даже очень обрадовался: теперь он мог законно делить со мной мою кровать в комнатке на чердаке. Прежде ему не доводилось спать в настоящей кровати – в королевских конюшнях он ночевал на сеновале с остальными мальчишками, а дома дрых на полу, вповалку с тремя братьями. Ланьеры держали шорную мастерскую на оживленной улице близ рынка Ле-Аль, неподалеку от пахучих лавок мясников и кожевников. Три сына уже работали в семейном деле, а для четвертого места не нашлось, поэтому Жан-Мишеля отдали в учение главному королевскому конюху. Сильный и ловкий, с добрым характером и ласковым голосом, Жан-Мишель быстро освоился на конюшне. Лошади любили его и слушались.

Работа в королевских конюшнях продолжалась сутки напролет, поэтому, после того как мы поженились, мы делили мою кровать лишь изредка, когда ему удавалось выкроить свободную ночку. В другое время он спал на сеновале или на полу – и все чаще на полу, по мере того как рос мой живот. Когда отец послал сказать ему, что роды начались, Жан-Мишель примчался из дворца в надежде услышать первый крик своего ребенка, но вместо этого в скорбной тишине рыдал вместе со мной.

Однако мужчины не принимают подобные вещи так же близко к сердцу, как женщины, верно? Вскоре Жан-Мишель утер слезы, высморкался и ушел на конюшню. Похорон не было. Я хотела назвать ребенка Анри, в честь своего отца, но священник припозднился и окрестить его не успел. Мэтр Тома забрал крошечное тельце, чтобы похоронить в общей могиле для тех, кто не получил отпущения грехов. Глупо, знаю, но и годы спустя я часто плакала о своем потерянном сыне. Хотя церковь учит нас, что некрещеный не может войти в Царство Небесное, я этому не верю.

Наверное, вы уже поняли, что в семье я была единственным ребенком. Несмотря на горячие молитвы святой Монике и кучу монет, потраченных на амулеты и целебные настойки, чрево моей матери больше не понесло. Из-за этого, возможно, она и решила, что я потеряла свой единственный шанс на материнство. Не в силах больше выносить моих рыданий, она пошла в церковь и попросила священника разузнать, не ищет ли кто кормилицу.

Случилось так, что брат мэтра Тома работал при дворе ее величества, и позже в тот день в нашем проулке появился королевский посыльный. Все соседи высыпали поглазеть на его полированный жезл из черного дерева и ярко-синюю ливрею, расшитую золотыми геральдическими лилиями. Когда матушка открыла на нетерпеливый стук, посыльный, не теряя времени на приветствия, властно спросил: «У вашей девчонки еще есть молоко?», будто пришел в лавку молочника, а не пекаря.