Мэри Бэлоу - Запретные нарциссы Страница 2

Кейт села поверх перелаза и перебросила ноги на другую сторону.

В пожизненном изгнании. Именно так она жила. Иногда она почти забывала об этом.

На самом деле изгнание оказалось ни таким ужасным, как она боялась, ни настолько плохим, как, несомненно, надеялся папа. В то ужасное утро, когда он высек ее, наклонив над столом (единственный раз в жизни, когда он так с ней поступил), отец сказал, что она отправится жить с сестрами матери в коттедж на отдаленном полуострове Гоуэр в Уэльсе. Пособие на ее содержание он будет выдавать им, а не ей лично. Она должна будет прожить там остаток своей жизни.

Пять лет назад это казалось смертным приговором или, по крайней мере, ссылкой на каторгу в некую примитивную и ужасную уголовную колонию. Приехав на место ссылки, она была просто шокирована. Там не было ничего, кроме дикого первозданного пейзажа, и никого, за исключением ее тетушек и нескольких — совсем немногих — соседей.

Теперь, пятью годами позже, она иногда спрашивала себя, вырвалась бы она отсюда, даже если бы имела шанс. И иногда ее удивляло то, что она совсем не хотела уезжать, что она постепенно полюбила это место и нежданный покой, который оно принесло. Каким-то образом окружение стало ее частью, частью, неотделимой от нее. Лондон, великосветские балы и рауты, которые она посещала, поместье отца, все теперь казалось нереальным и как будто принадлежало другой жизни. Впрочем, так оно и было.

Если бы не одиночество, она могла бы считать себя счастливой, думала она, спускаясь по другую сторону перелаза, к запретному лесу. Одиночество не всегда было осознанным и редко давало знать о себе саднящей болью. Скорее, оно ощущалось, как грызущее понимание пустоты — пустоты, ожидающей заполнения. Само по себе это чувство не было особо беспокоящим. Таким оно становилось только тогда, когда она сознательно задумывалась о нем и понимала, что пустота никогда не будет заполнена.

Пять лет назад она была безнадежно опозорена. Все было очень публично и позор совершенно невозможно было прикрыть. А она отказалась избрать единственный путь, который мог бы в какой-то степени восстановить респектабельность. Отсюда и побои — не столько за проступок, сколько за последующее упорство, — и изгнание. Пожизненное изгнание.

Но ей не следует думать об этом. И она теперь редко это делала. В течение этих пяти лет жизнь вовсе не была плохой. Тетя Хэтти была добра к ней, а тетя Марта откровенно любила. Она подозревала, что они обе наслаждались тем, что с ними была дочь их сестры, сестры, которая вышла замуж настолько выше своего круга. Соседнее мелкопоместное дворянство, занимающее очень низкое положение в светском обществе и очень малочисленное, обращалось с ней уважительно. Папа ни с кем из них не стал бы даже здороваться. А она нашла в своем окружении все, в чем она нуждалась, чтобы обрести покой.

Но покой никогда не мог скрыть одиночество…

Бутонов на нарциссах было намного больше, чем она могла сосчитать, многие из них уже с желтыми верхушками. Большинство было еще закрыты, но некоторые начали потихоньку распускаться, готовясь взорваться великолепием полного расцвета.

Она склонилась над одним таким бутоном и мягко взяла его в чашу ладоней. И вновь почувствовала знакомое томление, которое всегда приходило с нарциссами, — полуболь, полуэкзальтацию.

А затем она услышала, как свирепо залаяла собака, и, резко вскинув голову, увидела мчащуюся к ней черно-белую колли. Она отдернула руки от бутона и, сделав поспешный шаг назад, замерла на месте. Ее сердце тревожно заколотилось.

— Она вас не тронет, — послышался на расстоянии голос. Мужской голос. — Она только лает, но никогда не кусает.

И действительно, колли остановилась в трех футах от Кейт, и припала передними лапами к земле, приподняв зад и усиленно виляя хвостом.

Но внимание Кейт сосредоточилось на человеке, который шагал к ним, спускаясь по склону между деревьями. Хотя он был в тени, она видела, что он действительно молод и одет модно и элегантно - в пальто с пелеринами, тесные панталоны и ботфорты с белыми отворотами.

«Если б найти кроличью нору, чтобы можно было спрятаться, то я бы забралась бы в нее», - подумала она. Как это унизительно — быть пойманной в чужих владениях!

Но вся неловкость её затруднительного положения, вместе с оправданиями, которые она отчаянно составляла в уме, улетучились, едва он подошел поближе. Поскольку она ясно увидела его лицо, едва он приблизился и снял шляпу,

Поразительно знакомое лицо. Принадлежащее мужчине, которого она неистово ненавидела пять лет назад. Мужчине, которого она всегда будет ненавидеть.

Маркиз Эшендон всегда знал, где она. Ему сказал Лэмбтон — граф Лэмбтон, ее отец. Не было причин это скрывать.

Он был последним человеком, который вздумал бы последовать за ней.

Или так должно было казаться.

Ему не следовало приезжать сюда. Она отказалась выйти за него оба раза — и когда он сделал ей предложение в приватной обстановке, и потом, когда к ним присоединился её отец. Она отказала ему ледяным тоном и весьма непреклонно, когда они были наедине, и неистово и страстно, когда Лэмбтон настаивал на браке. Она топнула ножкой на отца, а потом с пылающим взором повернулась к Эшендону и сказала ему, что не вышла бы за него, будь он даже последним мужчиной на земле. Она так убежденно изрекла это старое клише.

Нет, ему не нужно было следовать за ней. Только не снова. Однажды он уже сделал это ради того, чтобы избавить ее от ужасного будущего, хотя она даже не признала этого. А потом, возвращаясь назад, они провели вместе две ночи, каждый раз останавливаясь в одной комнате. И они были замечены вместе тревожно большим количеством знакомых.

Любая другая женщина — любая женщина, кроме леди Кэтрин Бьюкенен — поняла бы, что у нее нет никакой альтернативы, кроме брака с ним. Вообще никакой. Хотя она и ненавидела его. Так же, как и у него не было иного выбора, кроме как сделать ей предложение, даже при том, что он любил ее и знал, что это самый недостойный способ вступить с нею в брак.

Она отказала ему.

Ее отец вызвал слугу, чтобы сопроводить ее в кабинет, а затем отправил его на конюшню за кнутом.

— Я бы предпочел, чтобы вы не причиняли ей боли, — натянуто сказал Лэмбтону маркиз, из всех сил сжимая руки за спиной. — То, что она погублена — уже достаточное наказание.

— Преподать ей урок дисциплины могло бы стать вашим делом, Эшендон, — сказал граф вибрирующим от ярости голосом. — Но она предпочла остаться под моей опекой. Она будет чувствовать кнут на спине до тех пор, пока сможет лежать только на животе, а я тем временем буду договариваться, чтобы отослать ее.