Елена Арсеньева - Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного Страница 2

Вся надежда на Афродиту! С тех пор как богиня явилась однажды ей, еще девочке, которую тогда звали просто Доркион, Маленькая косуля, и предсказала, что та станет служительницей прекрасной богини любви, она не оставляла Лаис своим попечением, своими подсказками и даже спасала ей жизнь. Неужто не поможет и сейчас, не подсобит совратить Артемидора?!

Однако Лаис опасается слишком уж полагаться на богиню, ибо та известна своим капризным нравом, да и мужчин она любит куда больше, чем женщин… Впрочем, ее ведь не может не злить холодность Артемидора, ведь пылкая Афродита не терпит людей, попусту расточающих бесценные дары богов — красоту и молодость, которые мимолетны и неуловимы. А поскольку Афродита покровительствует гетерам, она, наверное, обижается, что этот Апрозитос отвергает ее служительниц…

— Помоги мне слиться с ночью, Афродита Панихида![6]— тихонько прошептала Лаис, сдергивая с себя хламиду, переворачивая ее другой стороной и вновь прячась под ней.

Хитрость тут состояла в том, что она сшила вместе две хламиды — серую, под которой ее было непросто разглядеть возле светлой ограды, и черную, которая скрывала ее в темноте.

Лаис прикрыла лицо краем хламиды и на цыпочках побежала через двор, заодно помолясь и Сиопии, богине тишины, чтобы помогла не нашуметь и не привлечь внимание. Не хочется даже думать о том, что ждет Лаис, если ее заметят и поймают!

Ее ведь вполне могут принять за воровку. А за кражу карают жестоко… Если преступник пойман с поличным при свете дня, его ждет жестокая порка, а потом его отдадут в руки пострадавшего, который сам решит, добавить ли что-то от себя. Ну а вора, схваченного ночью, разрешалось тут же убить.

Конечно, у Лаис нет ничего в руках, но ведь злобный человек ее и оговорить может. Покажет какую-нибудь вещь, которую она якобы взяла, да бросила, когда поняла, что не сможет сбежать. Поди докажи, что тебя оболгали! Конечно, Лаис прославилась на весь Коринф и чуть ли не на всю Элладу[7], когда чуть больше полугода назад нашла в подземелье знаменитого храма Афродиты тайное святилище Кибелы и помогла уничтожить жреца, приносившего там кровавые жертвы. Конечно, весь Коринф, можно сказать, обязан своим процветанием непревзойденному мастерству служительниц Афродиты Пандемос, изведать ласки которых съезжаются мужчины из самых дальних пределов Ойкумены. Однако… однако все замужние женщины города — враги гетер! Разумеется, есть жены и у членов ареопага, городского совета, которые решают судьбу воров, и эти почтенные супруги примутся сверлить злобными речами уши своим мужьям до тех пор, пока одна из «этих потаскух» не будет примерно наказана.

Конечно, она может признаться, что пыталась исполнить свое выпускное испытание. Тогда ее не тронут, потому что за причинение вреда аулетриде во время испытаний карает Афродита. Однако нетрудно вообразить, какой град насмешек и оскорблений обрушится на ее голову! Люди с большим удовольствием насмехаются над теми, кто прославлен, радуются их неудачам.

Нет, если уж она попадется, то пусть ее лучше и в самом деле убьют на месте, чем подвергнуться унижениям!

А может быть, перебраться через ограду и уйти восвояси, признав свое поражение?!

Внезапно Лаис во что-то уткнулась, да так сильно, что зашибла плечо. Очнувшись от своих унылых дум, она обнаружила, что уже перебежала двор — и даже не заметила, как это сделала!

Теперь она стояла около стены дома, вернее, невысокой пристройки к тому крылу, в котором размещались покои Артемидора. Он жил в самой старой, судя по виду камней, части дома, а вообще строение это принадлежало к числу старейших в Коринфе: оно было даже более древним, чем храм Афродиты! Уже который век обитала здесь семья Артемидора… Но знатный род, начало которому когда-то положил Главк, чье имя теперь носят все его потомки, может вымереть и кануть в Лету, если единственный сын Ксантоса Главка, Артемидор, так никогда и не женится ни на одной из тех многочисленных юных дев, которых предлагали ему в супруги.

— Это будет очень обидно, — пробормотала Лаис. — Конечно, покровительница крепких браков Гера не слишком любит нас, соблазняющих мужчин и побуждающих их изменять супругам… Но, может быть, она поймет, что я служу сейчас не только Афродите, но и ей? Может быть, если я выведаю тайну Артемидора, его удастся на ком-нибудь женить? Помоги, о супруга Зевса, умножить ряды твоих покорных рабов!

Лаис стало не по себе от того, что она как бы торгуется с Герой. А впрочем, тут же успокоила она себя, разве всякая мольба — не подобие торга? Человек просит великих богов сделать то-то или то-то, а взамен обещает заколоть в жертву им козленка, возложить на алтарь цветы, воскурить благовония… О, такой красавец, как Артемидор, — вполне достойная жертва для любой богини, гораздо лучше какого-то там тельца!

Уверяя себя, что теперь не только Афродита, но и Гера на ее стороне, Лаис еще раз перевернула хламиду — вновь светлой стороной вверх, накинула на себя и, ставя ноги в выступы каменной стены, цепляясь за крепкие лианы плюща, проворно взобралась на крышу пристройки, где и затаилась, уповая на то, что ее невозможно разглядеть под прикрытием светлой ткани.

Крыша была сложена из плоских, тщательно отесанных плит, однако кое-где на ней были сложены груды камней — возможно, здесь собирались построить еще какое-то помещение, да так и оставили приготовленные камни. За ними и пряталась Лаис.

Наконец она решилась выглянуть.

Окно спальни Артемидора было прямо напротив, и там уже горел огонь в светильниках. Они напоминали две изящные округлые корзины, сплетенные из затейливо перекрученной бронзы и стоявшие на треножниках. В каждую «корзину» была вставлена чаша из прочного, толстого, но совершенно прозрачного стекла, которое делали только на Тринакрии[8], особым образом обрабатывая громадные куски сплавленной породы, которая вылетает из жерла вулкана Этна.

Все знают, что Этна извергается, когда бессмертный Энкелад, которого Афина придавила горой во время гигантомахии, войны богов против гигантов, пытается выбраться на волю. Впрочем, Лаис приходилось также слышать на матиомах по теологии, будто на Этне живет сам Гефест, бог огня и покровитель кузнечного ремесла, и вулкан извергается, когда божественный кузнец начинает раздувать мехи своей наковальни. Было также упомянуто, что некий философ Эмпедокл из Акраганта (там жил народ, называвшийся сикели[9]) бросился в кратер Этны, желая, чтобы его почитали как бога. Может быть, конечно, жители Тринакрии его и обожествили, однако во всей прочей Элладе, а также, очень может быть, и на самом Олимпе об этом и слыхом не слыхали!