Евгения Марлитт - Тайна старой девы Страница 2

В зале произошло смятение. Некоторые дамы попадали в обморок, послышались голоса, зовущие доктора. Но доктор Бем давно уже находился за ширмой у раненой. Он вышел оттуда бледный как полотно и тихо сказал Гельвигу:

— Спасения нет... Смерть близка.

Через час жена фокусника лежала на постели в гостинице «Лев». Ее вынесли из зала на диване, и Генрих помогал нести ее.

— Ну что, господин Гельвиг, разве я не был прав? — спросил он, проходя мимо своего барина, и крупные слезы покатились по его щекам.

Бедная женщина тихо лежала с закрытыми глазами. Ее распущенные золотистые волосы спускались на темный ковер. У постели на коленях стоял фокусник, и рука раненой покоилась на его руке.

— Фея спит? — еле слышно прошептала молодая женщина, с трудом открывая глаза.

— Да, — ответил муж, — дочь хозяина взяла ее к себе в комнату. Нашей дочурке там хорошо... Мета, жизнь моя!

Несчастная со страданием взглянула на мужа.

— Яско, я умираю!

— Мета, Мета, не оставляй меня! — воскликнул он. — Ты — единственный свет на моем темном пути! Как я буду жить, когда не будет этих лучистых глаз и сердца, полного невыразимой любви? Как я буду жить без твоего волшебного голоса, без твоей небесной улыбки? Как мне жить с сознанием, что я увлек тебя за собой и сделал такой несчастной? Боже, Боже!

Он тихо заплакал.

— Я хочу искупить свою вину перед тобой, Мета. Я начну честно работать для тебя в поте лица, киркой и заступом. Мы тихо и мирно поселимся в каком-нибудь глухом уголке... Мета, останься со мной, мы начнем новую жизнь!

Страдальческая улыбка промелькнула на лице умирающей.

— Яско, успокойся, будь мужчиной! — простонала она. — Ты несправедлив к самому себе... Я не была несчастна... Я была так любима, а эти годы любви и счастья стоят целой жизни... Я знала, что отдаю свою руку фокуснику — и спокойно ушла за тобой из родного дома, который отрекся от меня из-за этой любви. Если мое счастье иногда и омрачалось, то в этом виновата я сама — я не рассчитала своих сил и малодушно страдала от твоего жалкого положения... Яско! — продолжала она, понизив голос, — мысль о Фее мучит меня... — Она схватила его за руку и привлекла к себе. — Яско! — продолжала она умоляющим голосом. — Расстанься с Феей, отдай ее простым, хорошим людям, дай ее вырасти среди спокойной, тихой семейной жизни. Обещай мне это, мой любимый!

Приглушенным слезами голосом муж поклялся в этом умирающей. Наступила ужасная ночь — борьба жизни со смертью длилась бесконечно. Но когда заря заглянула в окно, ее розовые лучи упали на прекрасную покойницу, с лица которой уже сошли последние следы тяжелых страданий.

На третий день к вечеру жену фокусника похоронили. Сострадательные граждане усыпали ее гроб цветами, и в числе многих провожавших покойницу был и Гельвиг… Когда первые комья земли упали на гроб, фокусник покачнулся, но Гельвиг, стоявший рядом с ним, поддержал его, затем отвез в гостиницу и несколько часов оставался с несчастным, пытавшимся даже наложить на себя руки.

Глава III

Наступил вечер. Резкий ноябрьский ветер гулял по улицам, первые снежные хлопья падали на крыши, на мостовые и на свежий могильный холм.

Госпожа Гельвиг сидела в столовой за маленьким столиком и вязала длинный шерстяной чулок. Это была высокая широкоплечая женщина лет сорока. Может быть, ее лицо и было красиво когда-то, но прелестной ее едва ли можно было назвать даже в молодости. В ее лице было что-то окаменевшее, а серые ледяные глаза смотрели холодно. Головной убор и черное платье простого фасона с белыми манжетами придавали госпоже Гельвиг вид пуританки.

По временам боковая дверь отворялась, и в просвете появлялось морщинистое лицо кухарки.

— Еще нет, Фридерика! — монотонно говорила каждый раз госпожа Гельвиг, не поднимая головы.

Наконец в прихожей послышался звон колокольчика и раздался детский голосок: «Ах, какой милый звоночек!»

Госпожа Гельвиг положила вязанье в корзиночку и встала. Недоумение сменило на ее лице выражение нетерпения. Муж подошел к ней слегка неуверенным шагом, неся на руках маленькую девочку лет четырех.

— Я принес тебе, Бригитта, — начал было он просящим голосом, но замолк, встретив взгляд жены.

— Ну? — спросила она, не шевелясь.

— Я принес тебе бедную девочку...

— Чью? — сухо прервала она.

— Несчастного фокусника, потерявшего жену таким ужасным образом... Милая Бригитта, прими девочку ласково!

— Разумеется, только на одну ночь?

— Нет... я поклялся отцу, что ребенок вырастет в моем доме.

Белое лицо госпожи Гельвиг покраснело.

— Боюсь, что ты не здоров, Гельвиг, — сказала она холодно. — Я стараюсь, чтобы мой дом был храмом Господним, а ты приносишь мне дочь комедианта... Это более чем глупо!

Гельвиг вздрогнул, и его всегда добродушные глаза блеснули.

— Я не пущу в мой дом это дитя греха, дитя пропащей женщины, которую постигла кара Божья!

— Ты так думаешь, Бригитта? Так скажи, пожалуйста, за какие грехи был наказан твой брат, застреленный на охоте неосторожным стрелком?

Вся кровь отлила от лица госпожи Гельвиг. Она замолчала и удивленно посмотрела на своего мужа, проявившего вдруг такую решительность.

Между тем девчурка, которую Гельвиг поставил на пол, сняла свой розовый капор, прикрывавший прелестную головку, покрытую каштановыми локонами, и принялась бродить по комнате, разглядывая новую для нее обстановку. На ней было надето светло-голубое шерстяное платьице, украшенное вышивкой, может быть, последней работой успокоившихся материнских рук.

Но именно это нарядное платьице, свободно ниспадающие на лобик и шейку локоны и грациозные движения ребенка возмутили суровую госпожу Гельвиг.

— Я бы и часу не потерпела ее около себя, — сказала она вдруг. — Это маленькое существо с растрепанными волосами совсем не подходит к нашему строгому домашнему укладу. Взять ее — значило бы впустить легкомыслие и распущенность... Ты, конечно, позаботишься, Гельвиг, чтобы девочку доставили куда следует...

Она позвала кухарку и приказала ей:

— Одень ребенка, Фридерика!

— Отправляйся сейчас же в кухню! — сердито приказал Гельвиг.

Фридерика ушла в смущении.

— Ты доводишь меня до крайности своей черствостью и жестокостью, Бригитта! — воскликнул раздраженный муж. — Будь благодарна своим предрассудкам, если я наговорю тебе теперь таких вещей, каких в ином случае никогда бы не сказал... Кому принадлежит дом, который ты хочешь превратить в храм Господень?.. Мне... Ты вошла в этот дом бедной сиротой, но потом забыла об этом, и чем больше ты говорила о Боге, о христианской любви и смирении, тем более гордой и жестокосердой ты становилась... Этот дом — мой дом, и за хлеб, который мы едим, плачу я. И я решительно объявляю, что ребенок останется тут... Но если твое сердце слишком сухо и черство для того, чтобы почувствовать материнскую любовь к бедной сиротке, то я требую от моей жены, чтобы она, по крайней мере, позаботилась о ребенке как женщина... Если ты не желаешь потерять авторитет у прислуги, то сейчас же отдай нужные распоряжения насчет приема ребенка, иначе это сделаю я сам.