Кейси Майклс - Испепеляющая страсть Страница 2

— Неужели это он? — громко спросила она траву и море, ведь вокруг больше никого не было. — Неужели великий и могучий лорд наконец снизошел к нам, чтобы вступить в свои права хозяина и господина? Никто никогда не приезжает в Холл, так что, должно быть, это он.

Напрягая слух, она услышала, как взволнованно переговариваются между собой садовники Лайл и Фитч, очевидно, распрягая лошадей.

Она подхватила юбки выше колен и уверенно побежала к Холлу — туда, где был вход для прислуги. Остановившись, чтобы перевести дух, на вершине холма и бросив взгляд на парадный въезд, она увидела щегольской экипаж, запряженный четверней; Лайл и Фитч вели двух лошадей в поводу к конюшням.

— Провалиться мне сквозь землю, если это не он!

Она присела на корточки, чтобы перевести дыхание, и задумалась о том, что сулит ей приезд нового графа. Она сидела и думала, сорвала травинку и машинально сунула ее в рот. Сидела, жевала травинку и думала. Пару раз вздохнула, почесала кончик носа и, наконец, встала и медленно побрела обратно, в сторону моря.

«Утро вечера мудренее», — подумала она и передернула худенькими плечами. Она поужинает потом где-нибудь у соседей, если проголодается. Вряд ли сегодня ей захочется есть. Не впервой ей ночевать под звездами.

Она ждала шесть долгих месяцев, чтобы новый граф явил ей свое лицо. Теперь настала его очередь ждать.

Первое, что сделал Кевин, прибыв в унаследованное домовладение, — осмотрел Большой Холл. Второе, что он сделал, — это скривил губы в аристократической усмешке и проворчал про себя:

— Холл! У моих досточтимых предков не было ни капли воображения. «Склеп» — вот как следовало назвать это место. В этом проклятом доме можно спокойно спрятать сотню трупов, и, — шутливо добавил он, — они прекрасно сохранятся в таком холоде.

Постояв несколько минут в замешательстве, он двинулся влево, к небольшой выщербленной лестнице, ведущей наверх, на галерею, за которой находилась гостиная.

Войдя в сырую, бедно обставленную комнату, он скинул плащ, шляпу с загнутыми полями и перчатки для верховой езды и положил все это на кресло, обтянутое темно-розовым шелком. «Надеюсь, — подумал он, — шелк действительно темно-розовый, а не бывший темно-красный».

Он бесцельно слонялся по комнате, тыкая своей ротанговой тростью в различные предметы мебели и вспоминая о своем последнем визите в Холл — это было около трех лет назад. Он приехал тогда лишь потому, что доктор старого графа настойчиво уверял, будто дни старика сочтены, однако этот прогноз оказался столь же ошибочным, как и несколько предшествовавших.

Кевин явился тогда в поместье в компании десяти приятелей, согласившихся вместе с ним бодрствовать у постели умирающего. И они подняли такой шум, что старый граф восстал с одра болезни и выпроводил всех вон, размахивая своим старым мечом.

— Удивительно, что его не хватил тогда апоплексический удар, — улыбаясь своим воспоминаниям, вслух сказал Кевин.

Перед его мысленным взором встал разгневанный двоюродный дед, с красным от злости лицом, в белой рубахе и ночном колпаке, спускающийся по лестнице, размахивающий своим потускневшим, погнутым оружием и во весь голос проклинающий незваных гостей.

— Однако довольно сентиментальных воспоминаний, — сказал Кевин себе и с иронией добавил: — Мало ли что происходило под этой дырявой крышей!

Он пересек комнату, взялся за шнурок звонка и несколько раз сильно дернул — последний рывок оказался слишком большим испытанием для ветхой парчовой нити, и она порвалась.

В слабой надежде, что кто-нибудь явится на звонок, он подошел к окну, отодвинул кончиком трости потертую бархатную портьеру и так стоял, глядя на заросший парк, окружавший Холл.

В свете заходящего солнца этот мужчина представлял собой — даже сейчас, после долгого, утомительного путешествия, — лучшую рекламу своего аортного и мечту слуги. Ролингс был высок и удивительно гармонично сложен. Он был спортивен от природы, мускулист, широкие плечи, узкие бедра и стройные ноги, обтянутые шелковыми чулками, довершали картину.

Это был настоящий аристократ до мозга костей: орлиный нос, высокие, хорошо очерченные скулы, твердый квадратный подбородок, широкий покатый лоб. Когда он улыбался, на щеках появлялись ямочки, а проницательные глаза меняли цвет в зависимости от настроения — от густой синевы морских глубин до ледяного бледно-голубого оттенка. Подвижные брови красивой формы, поднимаясь и опускаясь, с равной легкостью придавали лицу выражения насмешки, гнева, удивления, скуки и презрения. Любой актер с радостью отдал бы баночку румян за такие брови.

И в довершение этого волшебного образа лицо обрамляли локоны цвета золота самой высокой пробы, они были уложены по моде, но изо всех сил противились этому и вились, как им вздумается, что придавало лицу графа выражение детской невинности.

Такому выдающемуся экземпляру мужской красоты не оставалось ничего другого, как посвятить себя погоне за модой. Кевин не избежал этого увлечения, что вкупе с врожденной утонченностью сделало его объектом зависти и подражания всех молодых денди и воздыханий более чем половины юных леди Лондона.

Олив Зук, явившаяся на звук колокольчика и увидевшая перед собой это юное божество на фоне окна — закатное солнце окружало его золотым ореолом, — могла лишь остановиться как вкопанная в изумлении, с открытым ртом и выпученными глазами.

В конце концов, она, видимо, все же сделала какое-то небольшое движение, так как Кевин внезапно отпустил край занавески, который удерживал с помощью кончика трости, и лениво обернулся, дабы увидеть, кто это вошел в комнату.

— Ах, милая девушка, — любезно произнес он, растягивая слова. — Позвольте мне представиться. Я, за грехи мои, ваш хозяин, граф Локпорт.

— Господи боже! — Олив Зук, совершенно позабыв о том, что несла в кухню поднос с посудой, оставшейся после завтрака, в смятении всплеснула руками — и серебряный поднос со всем, что на нем стояло, с громким стуком упал на пол.

— О господи! Что я наделала! — вопила служанка, пытаясь одновременно поправить наколку, криво сидевшую на ее поблекших, напоминающих сосульки светлых локонах, собрать с пола разбитую посуду и присесть в реверансе, дабы выразить почтение новому господину.

Левая бровь графа приподнялась в притворном смятении — он безуспешно пытался унять судорожную деятельность служанки. Наконец, решив, что это единственный способ добиться от нее какого-либо толка, он взял ее за плечи и тихо, но твердо усадил в ближайшее кресло.

— А теперь, — сказал он, когда девушка успокоилась, — давайте устраним одно неудобство. Я вам представился, однако до сих пор не знаю вашего имени.