Елена Арсеньева - Василиса Прекрасная (Василиса Мелентьева – царь Иван Грозный) Страница 2

Бабенку спасли. Увидав ее, Богдан Яковлевич удивился такому невероятному совпадению: не далее как нынче же вечером государь изнемогал по ней, жалуясь, что муж помеха, и вот, гляньте, она, Василиса, а мужа и в помине нет!

Чтобы овдовевшая молодушка особенно не горевала по супругу, Бельский незамедлительно отнес ее во дворец и уложил с краешку государева ложа…

Услыхав эту байку, Иван Васильевич немало веселился и хлопал Богдана по плечу. «Неотходный друг» и незнатный дворянин Бельский к исходу того же дня был жалован чином думного дьяка. А Василиса так и осталась во дворце.

Всегда веселая и неунывная, она, как это частенько водится у баб, в один прекрасный день слишком много о себе возомнила и затосковала по закону. Отчего-то не по душе ей сделалось быть государевой любовницей. Пожелала она быть царицею!

Ну что тут скажешь? Кабы Иван Васильевич женился по закону на всех своих бабенках, его б давно подвергли анафеме, ибо церковь дозволяла только три брака. Кое-как он вытребовал разрешение на венчание с Анной Колтовской, которую крепко полюбил, однако Анна эта оказалась весьма дурная, пришлось ее постричь в монастырь. Потом была у него чудная девка по имени Аннушка Васильчикова. Она просто на стенку лезла, так хотела обвенчаться с государем. И нипочем ее нельзя было утихомирить.

Пришлось пойти на хитрость. Бельский привез из церкви Спаса-на-Бору попа Никиту, который на таинства церковные смотрел вприщур и с ухмылкою. И Никита в два счета «обвенчал» государя с Аннушкой. Устроил такое представление, что где там скоморохам да песельникам! Им небось и не снилось действо, разыгранное Никитою.

Васильчикова успокоилась. Она так и отдала Богу душу, убежденная, что была истинной царицею всея Руси.

И вот теперь милушка Василиса заболела той же болезнью, называемой глупость… Ну что ж, для милушки не жаль государю было ничего. Жениться так жениться!

Тотчас и прибыл незаменимый в таких делах Никита, и Василиса на некоторое время успокоилась. Она небось даже и не знала, что для истинной законности сего венчания необходимо благословение патриарха. Впрочем, тщеславная молодушка довольна была уже тем, что отныне могла сама себя называть царицею. Однако по-прежнему была она не жена государю, а всего лишь женища…[3]

Ох уж эта Василиса!.. Иван Васильевич не знал с ней ни минуты покоя. Печурка ее вечно была накалена, и бабенка никак не возражала, когда в нее снова и снова подбрасывали дровишки, а главное, почаще ворочали их кочергою. Веселая щебетунья, она умиляла Ивана Васильевича своими бреднями, как он грубовато-ласково называл странные мысли, порою приходившие ей в голову. Почему-то она страсть как любила страшные сказки про оживших мертвяков и уверяла, что это самые настоящие живые люди, которых ошибочно сочли мертвыми и похоронили. Расширяя глаза, она представляла, как человек просыпается от мертвого сна в гробу и пытается выбраться на белый свет, но постепенно понимает, что бессилен, что обречен…

Самому Ивану Васильевичу эти разговоры казались отвратительными, однако Василису они приводили в восторженное исступление, так же как рассказы о жестоких казнях. Хотя самой Василисе небось было бы жаль убить и муху, тем не менее самой любимой ее песней была старинная – про Ивана-богатыря, который однажды застал свою жену Настасью с полюбовником, басурманским Афромеем-царем, его убил сразу, а потом принялся и за жену.

Впадая в задумчивость, Василиса частенько певала:

Стал он, Иван, свою жену учить,Он душеньку Настасью Дмитриевну.Он перво-то ученье руку отсек ей,Сам приговаривает:«Эта рука мне не надобна —Ласкала она, рука, Афромея-царя!»А второе ученье – ноги ей отсек:«А те-де ноги мне не надобны:Оплеталися они с Афромеем-царем!»

После этого Василиса еще жарче ласкала государя, еще крепче прижималась к нему своим пышным телом…

Больше года длилась взаимная тяга Ивана Васильевича и его «женищи», а потом он имел неосторожность взять ее с собой в Новгород. Не хватило сил расстаться: поездка предполагалась долгая.

В тот день в новгородский государев дворец был зван шведский посланник – велись переговоры о перемирии. Что произошло, Иван Васильевич не мог объяснить, однако в самый разгар приема его больно толкнуло в сердце.

Поднялся и, не сказав ни слова, вышел из палаты. Швед остолбенел от такой дикости, однако Бельский бросил ему два-три успокоительных слова и со всех ног кинулся за государем.

Иван Васильевич большими шагами прошел на женскую половину и толкнул дверь в Василисину опочивальню. Дверь оказалась заложена изнутри…

Бельский покосился на государя – и всем телом ударился в дверь. Под его немалым весом та едва не сорвалась с петель.

«Женища» стояла посреди покойчика – как всегда, румяная и красивая, только глаза у нее были странно расширены да почему-то кика снята с головы, а ворот расстегнут. Под взглядом царя она вдруг побелела, замахала руками, кинулась к выходу, однако царь поймал ее за косу, рванул к себе. Василиса упала на колени, а в это время Бельский, по знаку государя заглянувший за полог постели, вышвырнул оттуда бледного, трясущегося красавца-оружничего Ивана Девлетева.

Девлетев повалился на колени. Василиса лишилась сознания и упала рядом. Тут же в припадке падучей повалился и государь. Шведский посол еще долго ждал, но наконец уехал, возмущенный таким бесчестием. Переговоры были сорваны.

Наутро на окраине одного из новгородских кладбищ появилось странное шествие. На широких розвальнях стояли два гроба. В одном лежал удавленный Иван Девлетев. В другом – живая Василиса, связанная и с заткнутым ртом. Гробы были забиты наглухо, и священник, служивший заупокойную молитву, даже не знал, кого напутствует. Велено было поминать просто «усопших раб Господен».

Гробы опустили в общую могилу – жальник, где хоронили самоубийц и бродяг, найденных на обочинах дорог. Иван Васильевич, стоя над разверстой ямой, которой еще не скоро предстояло быть засыпанной – когда вровень с краями наберется покойничков, тогда и зароют, – что-то бормотал.

Бельский вслушался и украдкой перекрестился. Иван Васильевич пел:

А третье ученье – губы ей отрезал и с носом прочь:«А и эти губы мне не надобны,Целовали они царя неверного!»Четвертое ученье – голову ей отсек и с языком прочь:«Эта голова мне не надобна,И этот язык мне не надобен,Говорил с царем невернымИ сдавался на его слова прелестные!»

Пел он все громче и громче, словно хотел, чтобы их слышала лежащая в гробу Василиса Мелентьева.

Василиса Прекрасная…