Наталия Вронская - Девичьи грезы Страница 20

— Но я люблю ее… Люблю. Поверьте, батюшка, нраву она кроткого! Вас ввели в заблуждение! К тому же… — Дмитрий помолчал. — Я жить без нее не могу… Я умру без нее! — воскликнул он вдруг.

Марья Федоровна заохала, Татьяна нахмурилась, а Ольга округлила глаза.

— Умрешь, говоришь? — сказал старик. — Ну, доброе дело затеял… Ничего не скажешь… Хороша любовь… Только умрешь ты не теперь, а тогда, когда жена тебя под свой каблук посадит. И брось тут всякий вздор нести! Если не одумаешься — прокляну. Хоть ты мне и единственный сын, а на глупость да дурость я тебя благословлять не стану! Поди к себе да подумай о моих словах! — Иван Михайлович поднялся в сильном гневе и тут же вышел из комнаты.

Дмитрий продолжал сидеть. У него совсем не было сил. Он не мог и слова вымолвить. То, что требовал от него отец, казалось невыполнимым, но как ослушаться отца?.. Как ослушаться человека, имевшего над ним исключительную власть? Он медленно повернул голову и взглянул на плачущую мать.

— Матушка, — прошептал он, — не плачьте…

Его бледное лицо, испуганные глаза немного успокоили женщин. Они тут же бросились к нему и повели его в комнату. Захлопотали над ним, принесли ему воды, усадили в кресло…

— Димитрий, сынок! — запричитала матушка. — И всегда ты был здоровья слабого, а теперь такие страсти творятся! Как бы чего дурного с тобой не вышло. Ах, — зашептала она дочерям, — как груб с ним был батюшка ваш — Иван Михайлович. Как бы с Митенькой от переживаний чего не приключилось…

— Авось выдержит, — в ответ матери забормотала Татьяна. — Как жениться, так это у него здоровья хватает, а как батюшкины слова выслушать, так он тут же и в обморок, как барышня!

— Не смей так говорить, Татьяна! — Марья Федоровна одернула дочь. — Сама знаешь, Митенька сын мой единственный, единственный наш наследник! Поберечь его надобно… Ну, женился бы он на этой, как бишь ее, Александре-то…

— И вот тогда она бы уж точно его сгубила! — припечатала Татьяна.

— Ну уж, — возразила сестре Ольга. — Что же она — зверь какой? Она, поди, любит братца-то нашего.

— Любит не любит, а батюшка прав. Нечего ему в столице невесту себе приискивать. К добру сие не приведет, — стояла на своем Татьяна.

— Ах, перестаньте, — пробормотал Дмитрий.

Страшная слабость охватила его. Он сделался совсем бледен, в синеву.

— Сынок мой единственный, — запричитала Марья Федоровна. — Из всех — единый… Что с тобою?

Ольга бросилась его утешать, Татьяна — упрекать, мать — целовать его и гладить по голове. И все говорили одно и то же: оставь, брось откажись…

— Но я уже просил ее руки, — слабо бормотал Дмитрий. — Я люблю ее…

— Да как же ты мог без родительского благословения просить ее руки? А она согласилась? — восклицала матушка. — Да как можно! Что она думала? И мать ее согласилась? Откажись! Дурное дело! Не видит ни она, ни семья ее приличий, — как такая девушка станет тебе доброй женой?

Тут Дмитрий не выдержал и заплакал. С ним заплакала и Ольга, очень любившая брата, но так же, как и он, находившаяся под влиянием семьи и разделявшая, с одной стороны, негодование отца, а с другой — горе брата. Она знала, что против отцовской воли — не пойдешь. И Дмитрий знал это… Теперь — уже теперь! — он понимал, что откажется от своей Саши. Откажется от любви, от этого брака. Не выдержит. Сердце его разрывалось от горя, но пойти против воли родителей… Ему это казалось кощунством, — кощунством даже большим, чем предать свою любовь. И хотя он все еще твердил «нет», но уже чувствовал, что скоро от всего отречется, что уже отрекся от Саши, — и отрекся давно, почти сразу, под напором своей семьи.

Татьяна Ивановна была побойчее сестры и брата. И уж совсем она не понимала, как можно так убиваться. Из-за чего? Девиц на свете много, это во-первых. А во-вторых, если батюшка запрещает нынче, то завтра, если умно действовать, глядишь — разрешит. Хотя сейчас она была полностью на стороне отца. Не позволять Дмитрию жениться. Да на ком? На девице, которую они знают лишь понаслышке. А то, что знают — все нехорошо!

Наконец, семейная буря несколько улеглась. Дмитрий уснул, Ольга и матушка успокоились, и все они вышли в гостиную. В гостиной сидел Иван Михайлович, и лицо его не предвещало ничего хорошего. Под его молчаливым взглядом все вновь расселись вокруг.

— Стало быть, он уснул? — спросил старик. — Что же, не отказался он от своих мыслей?

— Не знаю, батюшка, — проговорила Марья Федоровна. — Не знаю…

— Так… Тревожить его нынче больше не станем. Завтра я первый буду с ним говорить. Объясню ему все, авось одумается. А после того надобно будет ему написать письмо к родне этой девицы, а также на службе испросить отпуск. Поедет домой, там побудет и придет в себя. И невесту ему сыщем. И то сказать, что-то мы припозднились. Ему уж двадцать семь лет — давно пора семьей обзавестись. Вот вся дурь из головы и выйдет…

На другой день Иван Михайлович первым вошел в комнату сына. Они долго говорили, и никто не смел подслушать этого разговора. И хотя разговор отца и сына длился около часа, но уже сразу было понятно, чья сторона возьмет верх. Конечно, Иван Михайлович убедил сына. Да тот и не имел сил сопротивляться. Как только поднял Дмитрий глаза на отца, сразу понял, что не сможет поспорить с ним. Он лишь молча слушал, что говорил ему старик и также молча кивал головою. Когда Иван Михайлович потребовал от сына написать письмо к родственникам Александры Егоровны, тот было сказал, что это будет дурно, что надобно ему самому ехать объясняться! Но старик тут же оборвал его, сказав, что и такой-то чести мало достойна девица, давшая свое согласие молодому человеку и, не убедившись прежде, в согласии его родителей.

Иван Михайлович твердо решил не отпускать сына ни на шаг со своих глаз. Тут же при нем Дмитрий Иванович сел за письмо к Викентию Дмитриевичу. Отец посоветовал направить письмо именно дяде Александры Егоровны, а не ее матери. Приличнее было вести разговор и переписку с себе равным. Тут же было составлено прошение на службу об отпуске на полгода для поправки здоровья и отдан приказ слугам собираться. Решено было, что только будет получено разрешение от начальства — тут же всему семейству ехать в свое поместье обратно, подальше от столицы.

Сердце Дмитрия было отчего-то почти спокойно. Будто все было решено за него, и он с этим примирился и даже был почти рад. Он уже не мог сам ни чувствовать, ни чего-либо желать, когда злополучное письмо было отправлено. К этому моменту он полностью отдался на волю отца. Не пройдет и двух дней, как он уже выедет из столицы, вне зависимости от начальственного соизволения, и Дмитрий не сомневался, что его судьба уже решена отцом. Он также не сомневался и в том, что поступит, как ему велят, и рано или поздно будет все же спокоен и почти счастлив, как сулил ему отец. Счастлив тем счастьем, каким бывает счастлив безвольный человек в полном непротивлении людям и обстоятельствам, имеющим над ним власть. Мысль о Саше — о том, каково ей будет при полученном известии, уже не так сильно тревожила его, как несколькими часами ранее.