Елена Езерская - Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла Страница 20

— А можешь ли ты мне рассказать, что в тот день произошло, когда случился пожар? — заторопила Никиту с объяснениями Анна.

— К тому и подвожу, — кивнул Никита. — Мне, как я уже говорил, Петром Михайловичем было велено с сыщиком в трактире встретиться. Я на то «свидание» пошел и взял для вашего батюшки от него конверт запечатанный с бумагой. И на словах тот меня предупредил, что это — его отчет о розыске и копия одного важного свидетельства, которое он передаст князю, когда Петр Михайлович с ним за работу рассчитается. Так как дела они с его сиятельством вели тайно, то сыщик, у нас в имении никогда не объявлялся и имени его я не знал, просто сказано мне было — найти в трактире за таким-то столом в такой-то одежде мужчину, а чтобы не перепутать его ни с кем, примету дал — родинка большая, как шишка на щеке у самого левого уха. Так вот, конверт я потом князю отдал, а он, как послание, скрытое в конверте, прочитал — просиял весь и так радовался, и все мне говорил — вот теперь-то мы его прижмем, не выскользнет! А потом дал мне пачку ассигнаций банковских для того сыщика и приказал назавтра с ним встретиться еще раз и обещанный документ взять и пуще глаза беречь. Да только, подозреваю, что сыщик, не дождавшись моего прихода, сам в имение направился, и по дороге убили его.

— А ты подозреваешь кого? — со смутным предчувствием спросила Анна.

— Думаю, тут без Шулера не обошлось, — сказал Никита. — И пролом на моей голове, тоже, полагаю, его рук дело.

— Ты это точно знаешь? — замерла Анна.

— За точность ручаться боюсь, потому что от удара все в голове перепуталось, но голос его помню, его да княгини, — подтвердил Никита.

— А она-то как тут замешана оказалась? — воскликнула Анна, понимая, что подходит, наконец, Никита в своем рассказе к самому главному.

— Ох… — вздохнул Никита, — ты уж прости, Аннушка, что приходится такую тяжесть на тебя взваливать, но только уверен я, что батюшку вашего она и убила.

— Нет! Только не это! — вскричала Анна и сама себя оборвала, испугавшись, что громкий крик ее будет понят неправильно и охранники могут прийти раньше времени, чтобы увести ее из камеры. — Так ты говоришь, что…

— А было все так… — начал свой рассказ побледневший Никита. — В тот день злополучный она к самозванцу с вечера приходила и что-то говорила ему. Я уже давно за ними следил, но с появлением Польки да Шулера делать это стало труднее, но мне все равно удалось понять, что она за Петром Михайловичем следила. И, видать, наш последний разговор подслушала, а потом прямиком — к супостату этому, чтобы, видимо, вместе решить, что дальше делать. Я, как понял, в чем суть, сразу хотел к Петру Михайловичу возвратиться да предупредить, только на пять минут к Татьяне забежал сказать, чтобы на вопросы, где я и что, отвечала, что, мол, по своим делам в уезд с вечера подался, и шуму из-за моего отсутствия сама не поднимала. А, когда выходил из нашей комнаты, меня Шулер подстерег и велел к новому хозяину пойти. Что мне было делать? Я не хотел, чтобы заподозрили, что знаю я про их происки, вот и пошел, и тот со мной долго, с часок так разговоры вел — и ни про что вроде, и как будто предупреждал, что не ту сторону я выбрал, не тому служу. Ну, я ему, конечно, ответил, он меня прогнал, чему рад я был неслыханно — тут же через лес к вашему отцу в имение побежал. А, когда добрался, уже темно было, но я в дом не стал заходить, чтобы внимание к себе не привлекать, — в окошко в кабинете Петра Михайловича условным сигналом постучал.

— И… — не утерпела Анна. — Что папенька? Что он?

— В том-то и дело, что ничего, — понуро опустил голову Никита, — опоздал я, Анечка. Опоздал. Окошко-то приоткрыто было — ночи теплые стояли, да тебе сказали, верно, что жарко было, необычно так. Вот я в окошко и залез, вижу — Петр Михайлович на полу неподвижный, а голова вся — в крови. Я — к нему, а от стены — тень. Я за ней, хватаю, а это — Марья Алексеевна, и в руке у нее — лампа керосиновая, тоже вся в крови. Видать ею она супруга своего и стукнула. Я на помощь звать хотел, да она мне как плеснет керосину из лампы прямо в лицо. Чуть глаза не сожгла, вот я и бросился назад к окну, и потом к колодцу, лицо промыть. А что дальше было, помню плохо — сверкнуло что-то в глазах, голова поплыла, закружилась, ноги сами подкосились. И только голоса — два-то я точно различил: они поближе стояли — княгиня да Карл Модестович, а третий совсем тихо говорил, но я успел услышать, что Марья Алексеевна его Жаном называла, наверное, еще один прихвостень нашего «барона». Вот, а после ты знаешь — пришел я в себя, когда уже имение до последней головешки выгорело. Батюшку вашего после пожара нашли и сначала погоревшим посчитали, ну а про меня княгиня полицейским рассказала — они за мной пришли, когда мужики дворовые мне кружку первача дали, чтобы в себя пришел, они-то думали, что я со всеми пожар тушил. Может, тогда я со злости и обиды страшной и раскидал полицейских маленько, но в тот момент, Анечка, я и впрямь не чувствовал ничего. Только видел перед собой лик этот злодейский и страшный, ведьмачий, — княгиню, будь она проклята!

Договорив это, Никита со стоном сел, опустившись, точно подрубленный, на тюремный лежак и, закрыв голову руками, заплакал.

— Боже мой! — только и могла сказать Анна, выслушав эту страшную исповедь, и, едва не потеряв равновесие, села на нары рядом с ним.

Она не знала, сколько длилось установившееся после этого молчание — Никита горестно сжимал виски ладонями и тихо выл, качаясь взад и вперед, точно юродивый. Анна же, казалось, погрузилась в туманную пелену, что окружает вечерами летние болота — и стоять нельзя, и идти некуда, все одно — топь. И от вида потерянного Никиты, от беспросветности тюремной и от сознания необратимости собственного горя, она ощутила внутри себя на миг такую безысходность, что уже готова была и руки опустить — все, к чему она стремилась, показалось ей таким малым по сравнению с ужасной смертью батюшки.

— Так что же нам делать-то теперь? — Никита поднял на нее глаза с еще невыплаканными слезами, и Анна словно очнулась — что же это она? Отчего позволила слабости овладеть ее сердцем? Или решила, что раз уж сильный и мужественный Никита плачет, то и ей не грешно? А вот и нет — именно она и не имеет на это права! Ведь сейчас от нее одной зависит и жизнь этого человека, и судьба ее семьи!

— Тебе должно думать лишь о том, чтобы поскорее выздороветь, — твердо сказала Анна. — Я позабочусь о том, чтобы тебя немедленно перевели в лазарет, и доктор осмотрел твои раны. Ты обязан поправиться, и как можно быстрее, потому что мне в самое ближайшее время понадобится твоя помощь. Я доведу до конца то расследование, что начал отец, я раскрою эту тайну и узнаю, кто он — «барон Иван Иванович Корф»! Мы вместе сделаем это, Никита!

— Да как же я стану тебе помогать, ведь я под судом? — вздохнул тот.

— Обещаю тебе, — точно клятву, произнесла Анна, — что завтра же ты выйдешь из тюрьмы.

— Чудес не бывает, — прошептал Никита и махнул рукой.

— Да что с тобой?! — воскликнула Анна. — Ты молился о моем возвращении, ты надеялся на мою помощь, так неужели в тот миг, когда мне открылась горькая правда о смерти моего любимого папеньки, я отступлю? И позволю тебе погибнуть? И убийца останется безнаказанным? Нет! Этому не бывать! Приди в себя и верь, как верил все это время, и Господь не оставит нас — мы узнаем правду.

Анна обняла Никиту за плечи и поцеловала в лоб, нежным, материнским жестом расправив его спутанные, потемневшие от тюремной сырости волосы.

— Мне надо идти, Никита. Но скоро я вернусь за тобой, и тогда все, кто повинен в смерти Петра Михайловича, в болезни Лизы, те, кто принес столько горя моим детям и племянникам, ответят за содеянное зло. И справедливость восторжествует…

Больше всего Анна боялась, что не сможет совладать с собой, выйдя из камеры, где был заключен Никита. Она не хотела, чтобы кто-нибудь, а тем более судья или Завалишин, догадались о том, какое потрясение она испытала, узнав правду о гибели своего отца и пожаре в имении. И, хотя Никита сам не видел, кто поджег дом, Анна не сомневалась, что причастна к этому все та же компания, а, зная склонный к безумным поступкам характер княгини, она готова была утверждать, что именно Мария Алексеевна стала зачинщиком поджога. Анна была уверена, что, несмотря на то, что Никита не знал подробностей проведенного петербургским сыщиком расследования, Петр Михайлович вел тому точный отчет, но все бумаги сгорели в огне…

Впрочем, почему сгорели? Вполне возможно, что княгиня Долгорукая выкрала их. Наверное, отец и застал ее за этой кражей, а справиться с покалеченным и больным стариком ей, конечно же, не составило труда. Анна вздрогнула, представив себе, как Мария Алексеевна, которую безумие наделило еще большей, чем прежде, силой, прокралась в кабинет и обрушила на голову отца свое ужасное орудие. В горле почему-то в одно мгновение все пересохло, и Анна принуждена была опереться на стену, чтобы не упасть.