Сидони-Габриель Колетт - Чистое и порочное Страница 20

Демон в женском обличье, вампир… Так называли ныне покойную женщину, которая пользовалась крайне скверной славой лет тридцать пять—сорок тому назад. Моя старая приятельница Амалия X., актриса передвижного театра, описывала её как уродину, «носившую фрак с большим шиком».

– Где это видано, – заметила я, – чтобы такие люди вдобавок носили плохо скроенный фрак!

В её изображении эта женщина представала смуглой, костлявой, с тонкогубым ртом и заносчивой, как старая дева, переодетая в мужской костюм. На её счету числились безутешные девушки, молодая женщина, наложившая на себя руки под её окном, разбитые семьи и поединки за первенство, подчас с кровопролитием… Порог её дома всегда утопал в цветах, а вспышки её презрения считались неподражаемыми. Как же так! Столько соискательниц и так мало избранниц? Но это ещё не окончательный список жертв людоедки. Скорее это можно назвать игрой, довольно жестокой игрой знатока, искушённого в интеллектуальных забавах. Творить зло, практически воздерживаясь от греха, не по плечу заурядной женщине…

Фотография, подписанная её псевдонимом Люсьена де Н., запечатлела её в брючном костюме, прилично одетой, но с признаками дурного, то бишь женского, вкуса. Загнутый угол носового платка в нагрудном кармане торчит на два пальца выше положенного. Края и раструбы отворотов фрака небезупречны, как и ботинки. Чувствуется, что женская фантазия, скованная под открытым челом лжемужчины, сожалеет о том, что не может выплеснуться в жабо, лентах и шелковистой ткани… Странно думать, что у этой женщины, разочаровывавшей мужчин, была всего лишь одна печаль и единственный образец: «прекрасный рыцарь». Она никак не могла расстаться со своей вызывающей маской; она, как и её напористый стиль письма, принадлежала к эпохе бесстыдниц. Амалия X., неплохая актриса бродячей труппы, которая умерла в начале войны, рассказывала мне о ней как соперница, оспаривавшая у «Люсьены» не одну победу, а также репутацию опасной авантюристки. Амалия, если верить её словам, без колебаний оставляла ночью пресытившегося уснувшего султана и, закутавшись в покрывало, шла пешком по улицам Константинополя в гостиничный номер, где не смыкала глаз, ожидая её, нежная белокурая и очень юная женщина…

– А тебе известно, – говорила мне славная Амалия, тасуя карты таро за каким-нибудь круглым железным столиком, в мрачном кафе Тарба или Валансьена, – тебе известно, что ночной Константинополь был в ту пору не таким безопасным местом, как бульвар де ля Шапель…

Страдающая ревматизмом, немощная и весёлая Амалия с пробивающимися усиками выглядела тогда на шестьдесят с хвостиком и прекрасно рассказывала о своём прошлом. «У меня всего было вдоволь, – утверждала она, – и красоты, и счастья, и горя, и мужчин, и женщин… Вот что называется жизнью!» Её большие красивые иудейские глаза устремлялись к потолку как бы в раздумье.

– Но если бы тебя не отделяли от подруги тёмные улицы, полные опасностей и теней, и старик, которого ты бросала; одним словом, если бы тебе не надо было рисковать, бежала ли бы ты к ней с таким желанием?

Моя приятельница на миг отводила взгляд от Повешенного, Кубков, Мячей и улыбавшейся ей Смерти:

– Не приставай ко мне со своими вопросами. Я старая женщина, и это не так уж смешно. Почему ты хочешь отнять у меня иллюзию, что я могла переплюнуть любого юношу?

– Значит, когда ты уходила от старого турка, тебе казалось, что ты больше не женщина?

– Да нет, что ты! Как ты всё усложняешь! Никогда не следует отказываться от своей женской сущности. Ни в коем случае, дружок. Скажу тебе больше, запомни хорошенько: женская семья может существовать долго и быть счастливой, но если в неё в лице одной из двух женщин проникает тот, кого я называю липовым мужчиной, тогда…

– Семья становится несчастной?

– Не обязательно несчастной, но жалкой.

– Ах так? Поясни…

Амалия с таинственным видом раскладывала на столике свою дорогую колоду карт, пропахших засаленным картоном, старой кожей и стеариновыми свечами, завёрнутыми в отслуживший свой срок мешок.

– Видишь ли, женщина, которая остаётся женщиной, – это цельное существо. Она обладает всем, даже рядом со своей «подругой». Но если ей взбредёт в голову стать мужчиной, она сделается нелепой. Что может быть более смешным и жалким, чем… недоделанный мужчина? Ты никогда не убедишь меня в обратном. С тех самых пор, когда Люсьена де Н. предпочла носить мужскую одежду, ты думаешь, её жизнь не была отравлена?

– Чем отравлена?

– С тех самых пор, дружок, даже если её «подруги» иногда забывали, что она – не мужчина, эта дурочка только об этом и думала… Поэтому, несмотря на свои успехи, она постоянно злилась. Эта навязчивая идея лишала её покоя и уверенности, что ещё страшнее. Да, у неё был шикарный вид. Но это был мрачный шик! Мрачный, а не грустный. Немного грусти не повредит женской паре. Грусть заполняет пробелы. Какая женщина не сожалеет о том времени, когда грустила?

«Это заполняет пробелы…» Данная фраза относится к однополой любви. Она вырывается из укромного скита, где уединяется женская страсть, проходя искус сладострастием, суровое послушание, за неимением коего, как уверял герцог де Морни, женщина остаётся на стадии чернового наброска. Этот просвещённый дилетант достаточно ясно высказывает свою мысль,[22] если мне не изменяет память, чтобы мы поняли, что он ценит не только «высшую школу» сладострастия. Он как будто признаёт, что, подобно тому как один алмаз шлифует другой алмаз, женщина облагораживает женщину, делает её более мягкой и гибкой, а также безупречно истерзанной. Морни, как видно, был сведущ в этом вопросе и прибегал к женской помощи в своих дерзких замыслах: «Я доверяю тебе несовершенную драгоценность… Сумей её доработать и потом верни мне!»

– Тогда-то, – продолжала Амалия, – Люсьена принялась наносить удары. Она полюбила всевозможные мерзости в любви: беспричинные ссоры и примирения на определённых условиях, неоправданные разрывы и бегства, бурные сцены с рыданиями и Бог весть что ещё… Это какая-то мания… Она выставила ночью за дверь, в сад, красивую блондинку Лулу, с которой жила, чтобы та поняла, чего она хочет, то есть сделала окончательный выбор между ею, Люсьеной, и своим мужем.

Перед рассветом Люсьена свешивается над балконом.

– Ты решила? – спрашивает она.

– Да, – отвечает Лулу, шмыгая носом от холода.

– Ну и что же?

– Ну так вот, я возвращаюсь к Эктору. Я подумала, что он может делать то, чего ты не в силах делать.

– О! Естественно! – восклицает Люсьена с мрачным видом.

– Нет, – говорит Лулу, – это не то, что ты думаешь. Я не так уж дорожу тем, о чём ты думаешь. Сейчас я скажу тебе. Когда мы с тобой бываем на людях, едем за город или сидим в ресторане, когда мы путешествуем вместе, все принимают тебя за мужчину, это понятно. Но мне стыдно быть с мужчиной, который не в состоянии помочиться на стену.