Олег Евсеев - Осеннее наваждение Страница 20

«Дорогая Полина Матвеевна!

Не могу Вам объяснить всего, но убедительно прошу Вас прямо с сегодняшнего дня объявлять всем направо и налево, что в четверг в полдень Вы пойдете за покупками, например в Гостиный Двор. Идите только пешком! Если объявится Д., как-нибудь невзначай упомяните об этом и ему, но, думаю, он пока не объявится, т. к., вероятнее всего, просто наблюдает за Вами, оставаясь в тени.

Ежели получите какие-то известия о бароне, знайте, это дело рук Д. Не бойтесь, более тянуть с ним я не намерен.

Любящий вас,

Павел».

Дважды объяснив Прохоренко, кому и куда надо немедля доставить это письмо, я вышел вместе с ним на Литейный и направился в полк — писать рапорты.

3

— …не смею вас больше задерживать, подпоручик! — сухо произнес командир полка, раздраженно зарывая крупный нос в лежащие перед ним бумаги.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — Я послушно развернулся и четким чеканным — как на параде — шагом вышел из кабинета.

Не имею даже желания описывать все злоключения, обрушившиеся на мою голову в последующие два дня. Исписав кипу бумаг — рапортов, показаний, объяснений, я почти не выходил из всевозможных кабинетов, побывав для начала у своего непосредственного командира полковника Орлова, затем — у помощника военного прокурора, затем — в полицейском участке, и вот, дойдя, наконец, до конечной точки, дальше которой были только шеф полка — его высочество наследник и сам государь. Первоначально ожидалось, что мне не миновать беседы с самим графом Бенкендорфом, но недавно назначенный на эту должность начальник штаба корпуса жандармов Леонтий Васильевич Дубельт — человек умнейший! — разобравшись с бумагами, как мне сообщили, молвил, будто история эта «не стоит и выеденного яйца», и «нечего из-за одной бабы огород ворошить». В результате дело попало в ведение полиции и на усмотрение командира полка. В преддверии возвращения государя из инспекционной поездки по России дело об убийстве (самоубийстве?!) поручика фон Мерка рассматривалось с непривычной для обычно неповоротливой государственной машины быстротою. Преображенский полк был всегда на заметке у его величества, а потому быть обвиненным в ненужных проволочках никому не хотелось: в полиции решили опустить часть показаний Прохоренко о таинственном ночном госте барона, получив, таким образом, убедительную версию о самоубийстве, тем более что ни малейших следов какого-либо насилия на теле фон Мерка обнаружено не было, в полку же — устроили нагоняй Тыртову и Сельянинову. Со мною командир полка пообещал разобраться отдельно — вплоть до возможного понижения в чине, но, разумеется, на усмотрение государя, поминутно именуя меня то «мальчишкою, которому самое место на ярмарке — пряники воровать!», то «молокососом». При чем тут пряники, я, разумеется, выяснять не стал, благоразумно предпочтя покаянно молчать, понимая, что его превосходительству тоже придется нелегко, объясняясь с государем: несмотря на строжайший запрет дуэлей, ему надо будет доложить, что в любимом полку его величества служат нарушители указов и малодушные трусы, предпочитающие славной смерти от пули невскую водицу!

Одним словом, поручик лейб-гвардии Е. И. В. Преображенского полка барон Август фон Мерк был официально признан трусом и самоубийцею! Вот уж поистине как порою причудливо судьба тасует карты жребиев людских: едва ли бедный Август мог догадываться, что в тот момент, когда он первым подошел представиться мне — тогда еще юному прапорщику, неумолимые богини судьбы мойры уже знали о той роковой роли, которую мне суждено было сыграть в его жизни!

За этой прискорбною суетой я, однако, не забывал, что в грядущий четверг мне предстояло обнаружить и выследить таинственного Демуса, в нечеловеческую природу которого я верил и не верил. За день до этого со знакомым мне старичком — человеком Кашиных — пришел ответ от Полины. Мелким каллиграфическим почерком она писала:

«Дорогой мой друг!

Я сделала, как Вы просили, и в назначенное время выйду из дома с горничной Маланьей. Владимир принес известие о смерти барона и какие-то слухи о Вашей с ним дуэли — то ли состоявшейся, то ли нет. Батюшка крайне почему-то сердит на Вас. Все ли с Вами благополучно? Ежели ответа от Вас не последует, давайте будем считать, что — да. Умоляю — будьте осторожны! Д. более не появлялся.

Ваша П.».

Зная намерения Матвея Ильича, я мог предположить, что он, лишившись несостоявшегося жениха, отреагирует на наверняка уже витавшие в городе слухи именно таким образом, видя причину его смерти только во мне одном. Не будучи уверен в соусе, под которым Беклемишев поднес генералу слухи о нашей с бароном ссоре, я должен был либо навсегда забыть дом Кашиных, либо попытаться объясниться, что я и собирался сделать позднее, ибо расставаться с Полиною вовсе не входило в мои планы.

В назначенное время я, переодетый в штатское, стоял на противоположной генеральскому дому стороне Мойки и с нетерпением ожидал выхода княжны. План мой был таков: оставаясь незамеченным, проследовать за Полиной на расстоянии, достаточном для того, чтобы видеть все, что с нею по пути к Гостиному Двору будет происходить. Коли Демус и вправду дьявол в человеческом обличье, то я еще раз смогу убедиться, но уже со стороны, в его сверхъестественных проделках вроде тех, с невероятными перемещениями, о которых рассказывала Полина, а коли он все же человек, наделенный поистине волшебными способностями, то, вполне возможно, я смогу выследить его логово и уничтожить его самого. Что надобно именно уничтожить, я не сомневался — существо, сотворившее за столь недолгий промежуток времени столько зла, не имело право на жизнь. Не знаю, что думал в последние минуты своего бытия несчастный фон Мерк, но в одном я был убежден совершенно — умирать, да еще столь жалко и нелепо, он явно не собирался, стало быть, Демус принудил его к этому либо применил физическое насилие.

День стоял ветреный — свинцовые тучи низко нависали над Петербургом, и, казалось, окрашивали стены его в такой же мрачный, давящий цвет. Искренне полюбив этот город за величественные здания, за широту рек и простор блестящего Невского проспекта, по достоинству оценив монументальность не так давно воздвигнутого Александрийского столпа, я, привыкший сызмальства к здоровому климату Рязанщины, так и не принял климат здешний, где солнце, кажется, появляется по принуждению лишь на считанные дни в году. Да простит меня читатель за крамольную мысль, но я до сих пор считаю, что Петр Великий был не прав, перенося столицу из суетной, но все равно какой-то праздничной Москвы на сии болотистые, сумрачные места. И пусть бы был здесь передовой форпост государства Российского, да крепость, да порт — но не столица, боже упаси! Любой житель Москвы, по скромному мнению моему, выглядит гораздо счастливее обитателя столичного — а всё потому, государи мои, что природу человеческую не обманешь, натура — она сама чувствует, где ей покойно и уютно…