Кейси Майклз - Как покорить герцога Страница 20

— Знаешь, что я думаю, Раф? Я думаю, что наконец понял, почему так мало слышал о твоей семье за все эти годы. Но погоди, выходит, герцог вознаградил тебя за то, что ты отхлестал его сына?

Раф взглянул на друга.

— Нет, не совсем. Я был молодым и горячим, Фитц. Обнаружив, что конюшня часто становится игровым полем для Гарольда, я предупредил герцога, что если когда-либо снова застану Гарольда за таким занятием, то убью его. Думаю, герцог поверил мне, и он не сомневался также, что Гарольд не прекратит подобные развлечения с любой женщиной, которая ему понравится, согласится она на это или нет. Кстати, он заверил меня, что в этом нет ничего особенного для здорового молодого джентльмена и что служанка, возможно, тоже получала удовольствие. «Пора тебе повзрослеть» — вот что сказал мне герцог. Понимаешь, по мнению моего дяди, именно я был не прав. А Гарольд просто делал то, чем занимаются все мужчины.

— То есть бездушные ублюдки. Скоты. Как думаешь, Шарлотта знала о наклонностях своего жениха?

Раф вздохнул, пожав плечами:

— Наверняка ни для кого не было тайной, что и Джордж, и Гарольд недалеко ушли от своего отца. Ты сказал, ублюдки? Тебе известно, сколько бастардов Дотри вокруг Ашерст-Холл? Я знаю по крайней мере одиннадцать. Моя мать показывала их мне, предупреждая, чтобы я случайно не женился на ком-нибудь из них и не преподнес ей внука с обезьяньими ушами или еще с чем-то подобным.

— Ну, давай, дружище. — Фитц протянул бокал, чтобы Раф наполнил его. — Я действительно не знаю, что тебе сказать и что бы ты хотел услышать. Но думаю, что твоя подруга детства в чем-то разочаровала тебя. Я не прав?

— Пожалуй, прав. Она призналась, что этот брак должен был состояться в обмен на землю ее отца и гарантию ее положения. Это не был брак по любви. Я… Может быть, я просто удивлен. Поражен при мысли, что Чарли уже выросла и может… Ну, не важно.

— Продать себя в надежде однажды стать герцогиней? В конце концов, на пути оставался только Джордж. Честолюбие — черта, нередко присущая женщинам.

— Это не так, — сказал Раф, изо всех сил пытаясь уловить то, что все еще ускользало от него. — Ашерст-Холл. Она сделала это ради Ашерст-Холл. Не из-за титула и не из-за этого особняка, где мы находимся. Люди, Фитц. Она сделала это ради циркулярной пилы и… и новых тростниковых крыш для хижин работников, и… ну, не рехнулась ли она!

— Не рискну гадать о состоянии мозгов Шарлотты, — ухмыльнулся Фитц, — но думаю, у тебя самого с рассудком не все в порядке, друг мой. Ни одна женщина не выходит замуж ради возможности играть роль управляющего имением.

— Ты прав. Ей не стоило выходить за Гарольда ради этого. Гораздо удачнее для нее было бы выйти замуж за моего дядю. Он получил бы землю, которую так жаждал, а она — Ашерст-Холл, чтобы играть роль…

— Похоже, ты мало выпил, Раф. Или перебрал. В любом случае я бы сказал, что ты сейчас не в состоянии рассуждать. И еще, если ты хочешь узнать, почему Шарлотта согласилась на помолвку с твоим недоноском кузеном, то должен спросить об этом ее.

— Она отказывается обсуждать это.

— Ах, отказывается… И ты собираешься смириться с этим? И это капитан Рафаэль Дотри, который однажды повесил вверх ногами проворовавшегося интенданта, пока тот не признался, где находится провизия, без которой умирали солдаты? Капитана Рафаэля Дотри остановила женщина? Лучше бы мне сдохнуть, чем дожить до этого дня! Стыдись, Раф Дотри, стыдись!

Слушая, как друг подтрунивает над ним, Раф наконец понял, что он заметил в глазах Шарлотты. Стыд. Стыд и порядочный страх. Именно это он заметил, когда она сказала, что почти не видела Джорджа и Гарольда в последние годы. Когда бы ни упоминались имена Джорджа или Гарольда, в ее взгляде снова проскальзывал стыд, смешанный со страхом. Но почему? Почему?

— Заткнись, Фитц, я не боюсь ее.

— Да? Тогда чего же ты боишься, дружище? — на этот раз совершенно серьезно спросил Фитц.

Слова Рафа прозвучали так тихо, что Фитцу пришлось напрячься, чтобы расслышать их.

— Возможно, я боюсь услышать ее ответ…

Теперь, когда герцог возвратился в имение, Шарлотта сообщила близнецам, что они больше не нуждаются в ее опеке и она собирается возвратиться в коттедж «Роза» к своим родителям. К родителям, с которых она прошлой ночью взяла клятву держать все в секрете, когда примчалась домой за своей служанкой Мари, чтобы та упаковала ее вещи и помогла принести их в Ашерст-Холл.

Она знала сейчас, что не может оставаться в Ашерст-Холл. Прежде всего у нее не было никакой причины оставаться здесь и не было необходимости в дальнейшем обмане.

Но не потому она покинула особняк на следующее утро после поездки на лесопилку. Она ушла, бежала, потому что ей нужно было спокойно вздохнуть. Она не могла сделать это, когда Раф находился с ней в одной комнате, глядя на нее, заставляя ее рассказывать о том, о чем она не хотела не только говорить, но даже думать.

Мать Шарлотты, чей мир замыкался на ее розах и оранжерее, вряд ли заметила, что ее дочь возвратилась или что она вообще покидала дом. Но ее отец все понимал и продолжал избегать ее — так же, как избегал с того вечера, когда герцог Ашерст явился в коттедж «Роза», чтобы объяснить, почему скромное имение, которым семья Сиверс владела шесть поколений, скоро станет частью Ашерст-Холл. И почему Шарлотта станет женой Гарольда.

Пять дней Шарлотта терпела отсутствующий взгляд матери и досаду отца, прежде чем открыто поговорила с ними во время завтрака.

— Новый герцог находится в особняке около недели. Этого времени более чем достаточно, чтобы мы нанесли ему визит, выразили соболезнования по поводу утраты дяди и кузенов.

Эдвард Сиверс пробормотал что-то себе под нос. Нечто вроде: «Пока я дышу — ни за что».

Шарлотта посмотрела на отца, состарившегося за ту ночь. От удара, который он получил тогда, он не оправился даже за последние месяцы. Теперь, хотя и пытался скрыть свои чувства, он стал ее обвинителем.

— Папа, пожалуйста… все закончилось. Леди Эммелина помогла мне найти брачный контракт. Мы сожгли его в камине герцога и развеяли пепел. Коттедж «Роза» по-прежнему твой. Новый герцог не может изменить этого.

— Я дал слово и сам все подписал, — сказал отец. — Я отдал свою дочь, такой, какой она была. И я никогда не прощу себя. Коттелж «Роза» теперь ничего для меня не значит.

Шарлотта взглянула на мать, сидевшую в конце стола, и снова убедилась, что та ничего не слышит. Джорджианна Сиверс всегда была доброй душой, склонной к забывчивости и смутным страхам. Она тоже изменилась за эти месяцы, стала разговаривать сама с собой, и порой, когда Шарлотта глядела в ее выцветшие голубые глаза, она видела в них только пугающую пустоту.