Елена Арсеньева - Царственная блудница Страница 21

– Ради бога! – насмешливо воскликнул Никита Афанасьевич. – Не изображайте из себя защитника моих былых страданий. Для чего вы воскресили их в моей памяти? Чего ради вам понадобилось, чтобы я вооружился местью? Только, умоляю, не говорите о том, что вы спать не можете, ежели где какая несправедливость творится.

– Не стану говорить, – согласился Гембори. – Хотя я буду очень рад, коли вы отомстите Шуваловым. Потому что это совпадет с моим интересом.

– В чем же ваш интерес состоит?

– В подписании некоей бумаги, которая зовется Версальским договором, – улыбнулся Гембори. – Вернее, в ее неподписании.

– А, понимаю, – кивнул Бекетов. – Вам нежелателен альянс России и Франции. Видимо, Шуваловы имеют в этом альянсе и в этом договоре свой большой интерес. Что-то такое я слышал о табачной торговле, но не пойму пока, ваш интерес к табаку какое имеет отношение?

– Вы человек умный, – проговорил Гембори после некоторой паузы. – И понять можете, что на торговых сделках очень многое зиждется. Спору нет, политические игры разыгрываются в Версале, однако платят за них господа промышленники. Поэтому интересы политические всегда тесно связаны с финансовыми. Не бывает отдельно политики, а отдельно – денег. Не сомневаюсь, что вы и это понимаете. В данном случае Англии желательно самой сделаться торговым партнером Франции в поставках табака и всего прочего. Шувалов же хитрец, через Бестужева желает у нас табак, из колоний вывозимый, брать, платя за него жалкие пенсы, а французам его мечтает продавать чуть ли не на вес золота. И его, заметьте, охотно берут... так скажите мне, отчего Сент– Джеймс должен уступать эту золотую жилу господам Шуваловым?

– Я, сударь, не купец, – со скукою в голосе проговорил Бекетов. – Я солдат. Воин. Ни единого разу не курил, а также нюхать табаку не намерен, ни английского, ни какого другого. Поэтому в толк не возьму, чем могу быть вам полезен.

– Позвольте объяснить, – приветливо предложил Гембори.

– Да я в делах денежных непонятлив, – с откровенной скукой проговорил Бекетов.

– А вы про казематы Тауэра вспомните – и сразу понятливей сделаетесь, – еще более приветливо улыбнулся Гембори, и Бекетов прикусил губу.

– Я так понимаю, вы не намерены дать мне о них позабыть, – сказал он после некоторой паузы, и Гембори одобрительно кивнул. – Что же я должен сделать, чтобы избавить себя от ваших постоянных напоминаний об участи моей сестры и ее мужа? Вернее сказать, что я должен сделать, чтобы вы пустили в ход некие бумаги, которые вернут им свободу, а также избавят Атенаис от помолвки с вашим племянником?

– Вот те на! – изумился Гембори. – Вам не по нраву Гарольд?

– Не по нраву, – решительно качнул головой Бекетов.

– Какая жалость... – протянул Гембори. – А ведь между вами и этим молодым человеком очень, очень много общего... некие изысканные взгляды на жизнь вас весьма объединяют...

– Не пойму что-то, о чем вы, – нахмурился Никита Афанасьевич.

– Да оставим это, – отмахнулся Гембори. – Не более чем мысли вслух, которые свидетельствуют о том, что я разработал правильный тактический ход относительно вас, Гарольда и прелестной Атенаис. Но сии тонкости вам не могут быть интересны, они вообще малозначительны. Итак, переходим к главному вопросу. В честь помолвки моего племянника я намерен устроить прием, на котором будет присутствовать и императрица. Она уже извещена о помолвке и дала слово непременно почтить меня своим присутствием. Она появится с некоторыми своими фрейлинами, в числе которых окажется некая Лия де Бомон, назначенная с недавних пор лектриссой императрицы и ставшая, как бы это поточней выразиться, ее близкой подругой, в обход прежних фавориток.

– Француженка, что ли? – уточнил Бекетов.

– Ну, можно сказать, что француженка, – ответствовал Гембори с тонкой улыбкой, которая, к несчастью, осталась Бекетовым незамеченной. – Именно особа, коя называет себя Лия де Бомон, является тем человеком, который призван склонить на сторону Франции мнение русского двора вообще и снискать благосклонность императрицы – в частности.

Бекетов с любопытством посмотрел на Гембори. Англичанин говорил по-русски отменно, с чего это вдруг начал путаться в родах? Особа, коя... человек, который призван... Даже не поймешь, о мужчине он говорит или о женщине. Однако Лия де Бомон – имя женское, тут спору нет и быть не может.

– Вокруг нее вьется Петр Шувалов, причем вьется так, будто эта мадемуазель – мечта всей его жизни, – продолжал сэр Уильям. – И Лия де Бомон весьма и весьма склоняется к его ухаживаниям. Мне безразлично, что результатом ее благосклонности может стать адюльтер в семействе Шуваловых. Я всего лишь не желаю, чтобы сей адюльтер привел к подписанию русско-французского договора. В связи с этим я хочу, чтобы вы разрушили планы Шувалова, начав на приеме откровенно ухаживать за мадемуазель де Бомон.

– Мать честная, – озадаченно проговорил Никита Афанасьевич. – Да вы небось шутите, милостивый государь!

– Отчего же? – развел руками Гембори. – Петр Шувалов ревнив, как бешеный бык. Ходят слухи, что он умудряется ревновать свою весьма невзрачную супругу ко всякому встречному-поперечному, что, строго говоря, вполне объяснимо, учитывая ее более чем бурное прошлое. Знаете, при дворе поговорка ходит, мол, Мавра Шувалова даже в девицах не была ни дня девицею, так бабой распочатой и родилась.

Сию поговорку Бекетов слышал, находил ее весьма справедливою, поэтому только вновь подивился отличному знанию этим англичанином всех тонкостей русского языка.

– Но оставим в покое похождения миссис Шуваловой, – продолжал Гембори. – Не о ней сейчас речь, а о Петре Ивановиче. Точно так же, как супругу свою, он ревнует всякую даму, на которую взглянул благосклонно. Лию де Бомон он уже считает своей собственностью, и сама мысль, что она может склониться к ухаживаниям другого человека, тем паче – такого красавца, как вы... Шувалов-то красотой не блещет, а в сравнении с вами он вообще сущий Вельзевул... – сама мысль, повторяю, будет для него сущим ядом. Он непременно не сможет сдержаться и устроит сцену мадемуазель де Бомон. Она же весьма обидчива, своенравна и дерзка. Ссора между этой парой голубков неминуема. А это значит, неминуем срыв подписываемых соглашений.

– Да ну, – пренебрежительно проговорил Бекетов. – Вы, право же, роль Шувалова преувеличиваете. Главное слово не за ним останется, а за императрицей, устами которой глаголят Бестужев и Воронцов, а вовсе не Шувалов.

– Разумеется, – кивнул Гембори. – Названные господа и впрямь глаголят устами ее величества. И порою позволяют себе чуть-чуть искажать и превратно толковать ее желания и намерения. Как правило, она снисходительно относится к этому. Но если императрица будет разгневана... если императрица придет в бешенство... они не посмеют ей противоречить. Лия де Бомон будет спроважена от двора, а стало быть, подписание договора окажется сорвано.