Карен Хокинс - Лэрд, который меня любил Страница 21

Она медленно выпустила гриву лошади из своей мёртвой хватки и сказала нетвёрдым голосом:

— Спасибо за… — Она закрыла глаза и задержала дыхание, прежде чем произнести: — Можете теперь отпустить мою лошадь.

— Если я это сделаю, её снова понесёт.

— Я ей не позволю.

— Проклятье, вы обязаны возражать всему, что я говорю? — Он был зол на себя не меньше, чем на неё, но ни за что не позволил бы ей это заметить. — Ваша лошадь неслась прямо на стену! Вы хоть понимаете, как вам повезло, что мне удалось её остановить?!

Её подбородок задрожал, глаза сверкнули, а румянец снова согрел её щёки:

— А может, я бы перескочила эту стену?!

— И сломали бы себе свою чёртову шею! — Он орал и уже не сдерживался. Над головой в деревьях поднялся ветер, зашумев ветвями, и огромные капли воды обрушились на них.

С него довольно. Он спешился, зацепил поводья своей лошади и лошади Кейтлин за нижнюю ветку, затем наклонил её вниз, просунул руку вокруг талии и прочно поставил её на ноги.

— Ой! Я не хотела слезать с лошади!

— Какая жалость! Зато так, если она рванёт, никто не пострадает.

Его руки обхватили её бока, её подбородок поднялся чуть выше.

— Послушайте, МакЛин, я…

Он сгрёб её и поцеловал. С него довольно было бесполезных слов и бессмысленных жестов. Он хотел показать ей, что он имел в виду, дать ей почувствовать свой гнев. Но в то мгновение, когда его губы коснулись её, что — то изменилось. Гнев ушёл, а его место занял поток страсти настолько жаркой, что грозил сжечь их обоих.

Она не сопротивлялась его объятиям. В миг, когда его губы коснулись её, она обхватила его шею руками и прижалась к нему. Она была хрупкой, и когда он обнял её и приподнял, её ноги оторвались от земли, и она вся оказалась в его власти.

Их поцелуй, испепеляющий и жгучий, перешёл в объятия, молящие о большем. Её нежные губы были опьяняющими; а когда её язык коснулся его губ, он глубоко застонал, выпуская свою страсть наружу.

Но чем жарче становился поцелуй, тем громче становился и его внутренний голос, требующий остановиться, отпустить её, отойти самому. Именно так сломался Чарльз. Вот с этого для него всё и началось. Эти мысли охладили его пыл, но от него потребовалась вся его воля, до последней капли, чтобы всё — таки поставить её на землю и сделать шаг в сторону.

Она расцепила руки на его шее, но не опустила их. Она уставилась на него своими огромными карими глазищами, с опухшим и приоткрытым ртом, с выражением изумления на лице. Он точно знал, что она испытывает.

Что же такого было в этой женщине, что разжигало в нём такую страсть? Дело было не только в её красоте — у него раньше было полно красивых женщин, правда, ни одна из них не была такой ошеломляющей. Но было что — то ещё. Как будто между ними тлел невидимый огонь, который разгорался при малейшем прикосновении его кожи к её.

Она, казалось, вдруг осознала, что он отпустил её, и поспешно отошла с видом брошенного ребенка.

Первым порывом Александра было прижать её снова к себе, но он его переборол. Неужели Чарльз испытывал то же самое, когда впервые встретился с той ведьмой, что стала его женой? Он тоже был во власти подобного вожделения?

Большие капли дождя просочились меж листьев, вода охладила его пыл, позволив его мыслям вернуться в нормальное русло. Именно это испытывал Чарльз, и именно поэтому ты не дашь этому чувству тобой овладеть. Он сжал челюсти:

— Это не должно было произойти.

— Нет, — её голос дрогнул, словно она сомневалась.

— Вы меня разозлили, и я… — он пожал плечами, — я среагировал.

Она глубоко вздохнула:

— Вы… вы были правы. Не про поцелуй, а… вы были правы насчёт лошади. Надо было сказать груму, что я не слишком опытна для такого животного.

Тишину наполнял звук дождевых капель, шлёпавшихся с веток над головой и стекавших на сухие листья и мох лесной подстилки. Александр не знал, что сказать. Впервые в жизни он не мог подобрать слова.

— Я не подумала и позволила своему характеру повлиять на принятие решения. Я не должна была этого допускать.

Он услышал искренность в её голосе и понял, что этого будет достаточно; он был частично виноват в этом фиаско, и он знал это. Но он ждал от неё большего. Она задолжала ему гораздо больше:

— Вы считаете, что можете вытворять всё, что вам, чёрт возьми, вздумается, а потом просто повиниться — и всё в порядке?

Её щёки вспыхнули, она убрала со щеки прядь влажных волос:

— Нет, но это уже начало. А вы разве не просите прощения, если сделали что — нибудь не так?

Как бы ему хотелось, чтобы она не выглядела столь восхитительно растрёпанной, как будто только что занималась любовью, — что было почти правдой. Даже сейчас его мужское естество пульсировало при воспоминании о ней в его руках, о её пышной груди, прижавшейся к нему, о её нежных губах, открытых его поцелуям… Он поборол тяжкий вздох, когда горячая волна вожделения прошла через него, подогрев своим теплом его ярость.

— Когда я принимаю решения, я всё хорошенько обдумываю. Поэтому мне никогда не приходится просить прощения за то, что я делаю.

— О! Вы невыносимы! А я ещё думала, что это я — слишком горда! Берегитесь, МакЛин: подобные заявления могут вынудить судьбу преподнести вам урок, который вы заслужили.

Ему следовало улыбнуться, но он пожал плечами:

— Я просто говорю правду, Хёрст. Если бы, прежде чем действовать, вы остановились и подумали, вам не пришлось бы столько извиняться. Вы же не ездили верхом с тех пор, как покинули Лондон, не так ли?

— Нет, ездила. Я скакала на свободной лошади поместья.

— А? И она была живая? Такая же живая, как Молоко?

— Молоко?

— Так зовут вашу лошадь, и вы бы знали это, если бы слушали грума.

Она взглянула туда, где гнедая жевала траву.

— Помещичья лошадь, наверное, не такая живая, как Молоко.

Александр поднял бровь.

— Ой, ну ладно! — Она посмотрела на него. — Она была настоящим тихоходом и даже не хотела бежать рысью, не то, что галопом. Вот. Теперь вы довольны?

— Да, если это правда.

Она застыла:

— Я не лгунья, МакЛин.

— Нет. Вы — человек, который хочет делать и говорить только то, что поможет ему добиться желаемого.

Её щёки ещё больше покраснели:

— Я вовсе не такая!

— Я никогда не видел, чтобы вы поступали иначе, чем из чистого эгоизма. Вы же могли пораниться!

Она нахмурилась:

— Я знаю, и лошадь тоже. Поэтому я больше никогда не буду поступать так глупо. Пожалуйста, может, хватит уже меня отчитывать? Вы прямо как мой отец!

Александр моргнул:

— Ваш отец? Приходский священник?