Лидия Джойс - Искушение ночи Страница 21

Но хочет ли он этого?

Если характер Виктории можно объяснить какой-то скучной историей из ее прошлого, если все ее сложности имеют простое объяснение, он будет разочарован. Раз нет никакой тайны, нет и причин для интереса, и оставшиеся дни ее пребывания в замке превратятся в приятный, но привычный разврат.

Однако он полагал, что в ней есть нечто более значительное, что невозможно забыть, как бы ни стара была боль, последствия драмы, разыгравшейся несколько лет назад, ожесточившие ее.

Не желание развлечься, вызванное их последним разговором, преследовало его весь вечер и привело к ее двери раньше, чем обычно. Он чувствовал, что между ними существует некая связь, которая крепнет с каждым часом, проведенным в ее обществе, и не имеет ничего общего с похотью. То было чувство, совершенно ему незнакомое, чувство, к которому он начал привыкать в последнее время.

Больше десяти лет он посещал каждый захудалый паб, бывал на каждом сомнительном вечере и покровительствовал каждому грязному борделю лондонских гуляк. Он содержал множество любовниц в маленькой квартирке на Бейкер-стрит, одевался и вел себя как самый настоящий распутник. Таинственные слухи окружали будущего наследника Рейберна, чего он и ожидал, без сомнения, но вместо того, чтобы прислушаться к ним, он шел напролом, пока его длинные плащи и эксцентричное времяпрепровождение не стали такой же частью его образа, как и его огрубевшее лицо и черные волосы. Пока Летиция не поколебала выстроенное им мироздание.

Он не солгал, сказав, что не любил ее. Не страсть, а оскорбленная гордость стала причиной его неожиданного отъезда из Лондона, когда он три ночи скакал на север, не взяв с собой даже слуг. Потом, обезумев от ярости, он послал домой письмо, в котором заявил, что увольняет всю прислугу.

Он тряхнул головой, гоня воспоминания, и постучался.

– Войдите.

Байрон распахнул дверь.

Виктория сидела у окна, поднеся ближе к свету лист бумаги. Резкие черты ее лица смягчали пряди волос, выбившиеся из прически во время поездки в Дауджер-Хаус, которые обрамляли лицо. В этот момент, лишенная преимуществ своего роста, поскольку сидела, она казалась не такой сильной, но более изящной и до боли желанной, как и в темноте кареты. Когда он подошел к ней, она выпрямилась, словно ощутив свою уязвимость.

Не говоря ни слова, Байрон задернул занавеси. Он поймал ее взгляд, брошенный исподтишка, но она еще некоторое время хранила молчание. Потом вздохнула и помахала листом бумаги.

– От матушки, – сказала она. – Она написала его в день моего отъезда.

– Вот как?

Виктория пожала плечами:

– Обычная реакция, когда я делаю то, что ей не нравится, хотя она прекрасно понимает, что делается это ради блага. Извинения, смягченные всплеском негодующей жалости к самой себе. – Она помолчала и протянула ему письмо. – Здесь есть кое-что личное, и это может вас позабавить.

Он пробежал взглядом письмо.

«Моя дорогая дочь. Мне не следовало так бурно протестовать. Ты знаешь, что старые люди подчас ведут себя глупо. Мы все ужасно скучаем по тебе.

Твоя любящая мама».

Герцог усмехнулся и, когда поднял голову, встретил взгляд Виктории. Она улыбалась мягко, почти нежно.

– Вы действительно ее любите? – спросил он с легкой завистью.

Его мать была добра, но держалась отчужденно; он не разговаривал с ней до похорон двоюродного дяди, когда заверил, что ее доход и дом останутся за ней пожизненно. Отца он почти не помнил.

– Это моя мать, – просто сказала Виктория. – Она не нуждается во мне, только делает вид, чтобы утешить меня. Ведь я так и не вышла замуж.

– А почему вы не вышли замуж?

Виктория бросила на него гневный взгляд. Сейчас она все ему расскажет, подумал Рейберн, или замкнется в себе. Навсегда.

– Кому это знать, как не вам, – сказала наконец Виктория.

Байрон сел напротив на каменную скамью, встроенную в стену. Единственное, что ему хотелось ощутить, – это волнение. Он весь напрягся, но напряжение было приятным, как если бы силы, которые держали в плену Викторию, как долго это ни продолжалось, захватили теперь и его, и, чтобы освободиться, необходимо узнать их источник.

Он протянул руку и коснулся ее лица. Глаза у нее были круглые, светящиеся и полные боли, которая нашла отклик в его сердце.

Виктория закрыла глаза, наклонившись навстречу его прикосновению – радуясь, что можно позволить себе уйти, хотя бы ненадолго. Он провел пальцем по ее щеке. В этой ласке не было ни намека на эротику, но она почувствовала, как ее тело отзывается на эту ласку, и порадовалась его порывам, его свободе, которая пробилась сквозь все ограничения. Если бы это мгновение могло длиться вечно...

– Кто он? – тихо спросил Рейберн. – Я знаю, вы хотите мне рассказать, потому что сами заговорили на эту тему. Итак, кто был первым?

Виктория отпрянула, открыла глаза и посмотрела в непроницаемое лицо Рейберна.

Господи, ведь он прав. Ей хочется рассказать ему, излить душу. Но это так тяжело! Виктория заколебалась. Осторожность, как всегда, взяла верх.

– Первым, ваша светлость? Как вы изящно выразились. И сколько же, по-вашему, у меня было любовников?

– В таком случае кто был до меня, миледи? – В этом официальном обращении слышалась презрительная нотка, насмешка над ее официальным обращением.

– Не имеет значения. – Ей расхотелось рассказывать ему. Может быть, кому-нибудь, когда-нибудь, но не этому холодному герцогу, которого она почти не знает.

– Если бы не имело значения, вы бы рассказали мне, и все. – Голос его стал глубже, мягче, в глазах появилось что-то похожее на сочувствие. – Я вас не выдам, леди Виктория. Доверьтесь мне.

Виктория, как ни странно, верила герцогу.

– Его звали Уолтер. Он был старшим сыном одного графа, и мы влюбились друг в друга, по крайней мере нам так казалось. – Она чуть заметно улыбнулась и покачала головой. – Теперь я понимаю, что это была не любовь, а страсть.

Рейберн провел пальцем по ее носу, задержав палец на его кончике.

– Вам нравилось, когда он смотрел на вас, прикасался к вам, шептал вам на ушко.

Виктория грустно посмотрела на него.

– Разве не все молодые страсти мучительно одинаковы? Я любила так сильно, как только могла. Ему было двадцать, мне – семнадцать. Родители советовали нам подождать, но мы все же обручились. Когда до свадьбы оставалось два месяца, я отдалась ему. Мы встречались в садах, в задних гостиных, даже на конюшне. За две недели до свадьбы Уолтер уехал в свое имение, поскольку заболел его отец.