Барбара Картленд - Невероятный медовый месяц Страница 21

Это должно было бы насторожить Антонию, подсказать ей, что Донкастер разгневан, если не взбешен, но она была слишком поглощена собственными мыслями, чтобы что-либо замечать.

— Я не могла понять… сначала, конечно, — говорила она, — почему в вашей жизни так много женщин. А потом я подумала, что для вас это, возможно, нечто наподобие большой… конюшни. Ведь никто не хочет держать только одну лошадь, пусть даже самую хорошую… даже самую выдающуюся… Всем хочется иметь как можно больше породистых животных! Только тогда вы можете пережить ощущение своеобразной скачки, призом в которой является ваше сердце!

Она говорила уверенно, словно сама себе рассказывала некую увлекательную историю, делая при этом выводы и определенные умозаключения.

— Никогда бы не поверил, что женщина, с которой я знаком, может сказать нечто столь пошлое и грубое! — гневно воскликнул герцог.

Антония замолчала, застыв неподвижно Под его свирепым взглядом.

А он вдруг увидел, как румянец постепенно заливает ее бледненькое личико — сначала запылали щеки, а потом — лоб и даже уши, но какое-то странное, до сих пор неведомое чувство заставило герцога осознать, что Антония еще очень молода и очень ранима. Ему стало не по себе, словно он ударил ребенка.

— Прости меня, Антония. Я не должен был говорить с тобой таким тоном, — сокрушенно отозвался герцог.

Она ничего не ответила, только отвернулась, и он заметил, что Антония старается сдержать слезы.

— То, что ты сказала, было слишком неожиданным для меня, — оправдывался Донкастер, — и я излишне грубо отреагировал на твои слова. Я очень тебя прошу, прости меня, Антония.

— Я… Я… Я извиняюсь, — еле слышно прошептала она.

— Пожалуйста, повернись ко мне, — попросил герцог. — Мне очень трудно приносить извинения твоей спине.

Он подумал было, что она откажется исполнить его просьбу, но она все же повернулась, и он увидел, что у нее в глазах по-прежнему стояли слезы. Донкастеру вдруг стало нестерпимо стыдно.

— Подойди и присядь, Антония, — мягко предложил он. — Я хочу поговорить с тобой.

Она прошла через всю комнату, и он внезапно уловил в ней сходство с маленьким жеребенком, еще нетвердо стоявшим на ногах и совсем не уверенным в себе, однако готовым безоглядно верить каждому, пока сам не познает горькую истину, что не всякий заслуживает доверия.

Антония присела на краешек дивана, а герцог подумал, что ее серо-зеленые глаза более выразительны, чем глаза любой из женщин, которых он когда-либо знал.

Но прежде, чем заговорил герцог, Антония, запинаясь, произнесла:

— Наверное, из-за того, что я… Я никогда не была… наедине с кем-то таким… как вы… поэтому и сказала то, что пришло мне в голову. Не задумываясь… Это было… очень глупо с моей стороны… Я постараюсь никогда больше так не поступать.

Она выглядела униженной и говорила очень робко и показалась герцогу еще более беззащитной, чем раньше.

— Это я должен просить у тебя прощения, Антония, — настойчиво, но мягко повторил он. — Я хочу, чтобы ты всегда говорила то, что приходит тебе в голову. Я хочу, чтобы ты была откровенна со мной. Если мы хотим, чтобы с нашим браком все было в порядке, то очень важно, чтобы между нами не было недоговоренностей. Ты согласна?

Глаза Антонии казались огромными и очень темными на снова побледневшем лице, пока она не потупила взор. Глядя в пол, она прошептала:

— Я… Я могу нечаянно сказать то… что вы… не захотите слышать…

— Я захочу слышать все и обо всем, что интересно тебе, — заявил герцог. — Я хочу также, чтобы ты говорила правду, ничего не умалчивая и не скрывая. Только что я был не прав, когда набросился на тебя. Мое единственное оправдание в том, что, как и ты, я жил одиноко и никогда прежде не был женат.

Он одарил ее улыбкой, которую более искушенная, чем Антония, женщина сочла бы неотразимой.

— Я совершила… большую ошибку, — спросила Антония спустя мгновение, — когда заговорила… о тех леди, которых вы… любили? Непростительную ошибку, да?

— Нет, это вовсе не было ошибкой, — спокойно пояснил герцог, — это скорее был несколько странный разговор. Однако я предпочитаю высказывать мысли вслух, чем держать их при себе.

Огромные глаза Антонии, в которых застыла печаль, наконец оторвались от пола, а их тревожный взгляд напомнил ему взгляд жеребенка, который, получив удар, боится подойти поближе к ударившему его человеку, несмотря на то, что ему очень этого хочется.

— И еще я прошу тебя никогда не делать того, что моя няня называла «надуваться», — продолжал он. — Это хуже всего. Это самый отвратительный способ проявления эмоций.

Антония ответила ему слабой улыбкой.

— Я… постараюсь… не делать этого… — тихонько пообещала она.

— Кажется, до того, как нас прервали так бесцеремонно, ты собиралась что-то мне сказать? — напомнил он. — Ты можешь сказать мне это сейчас?

Он заметил, что румянец снова загорелся на ее щеках.

— Я… Я боюсь… Это, возможно, рассердит вас… — смущенно ответила Антония.

— А если я пообещаю тебе не сердиться, но обсудить спокойно и серьезно все, что ты мне скажешь, — спросил герцог, — ты станешь посмелее?

Антония чуть повернула голову, словно собиралась взглянуть на камин, и Донкастер впервые обратил внимание на ее небольшой прямой нос, изящно очерченные губы и упрямый подбородок.

Это было мимолетное впечатление, ибо Антония почти сразу вновь посмотрела на него.

— Я собиралась просить вас… оказать мне одну… любезность, — произнесла она тихим голосом, и герцог понял, что Антония пытается быть с ним откровенной. — Я знаю, что вы станете думать, будто я… очень невежественна, — после небольшой паузы продолжила она, — но, когда мужчина и женщина становятся мужем и женой… то как у них появляется… ребенок? Я думаю, что это, наверное, случается оттого, что… что они спят вместе…

Она с волнением взглянула на герцога, а потом, опять потупив глаза, очень тихо произнесла:

— Я думала, что, поскольку вы… любите другую… И поскольку мы… почти совсем не знаем друг друга… Я хотела бы попросить вас немножко подождать… прежде чем у нас будет ребенок…

Закончив свою сбивчивую речь, Антония крепко стиснула дрожащие пальцы и задержала дыхание, ожидая ответа герцога.

Он поднялся и на этот раз сам отвернулся к камину.

— Я рад, что у тебя хватило смелости высказать то, что беспокоит тебя, — произнес он, не отваживаясь взглянуть ей в лицо.

— Вы… не сердитесь на меня? — робко осведомилась Антония.

— Нет. Конечно, нет, — ответил он. — И даже думаю, что ты поступила очень благоразумно, поделившись со мной своими мыслями.