Евгения Марлитт - Тайна старой девы Страница 21

— Неразумный, упрямый ребенок, опять вы заставили меня обойтись с вами строго! — сказал он мягко. — А я бы хотел, чтобы мы расстались друзьями... Неужели вы не можете смотреть на меня и на мою мать иначе, как с непримиримой ненавистью?

— Что посеешь, то и пожнешь! — глухо ответила Фелисита. Она посмотрела на пальцы, державшие ее руку, с таким ужасом, точно это было раскаленное железо.

Профессор быстро выпустил ее руку. Выражение кротости и сострадания исчезло с его лица. Он сердито ударил палкой по травинкам, росшим между камнями. Фелисита вздохнула свободнее: таким резким и суровым он и должен был быть. Его сострадание приводило ее в ужас.

— Все тот же упрек, — холодно сказал, наконец, профессор. — Может быть, ваша непомерная гордость часто страдала, но приучить вас к невзыскательности было нашим долгом. Я могу спокойно относиться к вашей ненависти, так как всегда желал вам только добра. Не буду спорить — заслужить любовь моей матери очень трудно. Но она справедлива, и ее благочестие не дало ей причинить вам горе. Вы собираетесь самостоятельно встать на ноги и выйти в свет, но для этого, учитывая ваше положение, прежде всего нужна покорность... Как вы будете жить с вашими ложными понятиями, которых вы так упрямо держитесь?

Девушка спокойно посмотрела на него.

— Если вы мне докажете, что мои взгляды противоречат нравственности и разуму, то я охотно откажусь от них, — сказала она. — Ни один человек, кто бы он ни был, не имеет права обрекать других на духовную смерть только потому, что эти другие низкого происхождения. У такого несчастного существа, как я, вынужденного жить среди бездушных людей, нет иного оружия, кроме сознания, что оно также дитя Господне. Для Него не существует ступеней и рамок человеческого общества — это людские выдумки, и чем мельче и ничтожнее душа, тем сильнее она их придерживается.

Фелисита медленно повернулась и исчезла за дверью. Профессор неподвижно смотрел ей вслед, затем надвинул шляпу на лоб и направился к дому. Неизвестно, что происходило в его душе, но глаза Иоганна потеряли свой блеск.

В прихожей адвокат Франк разговаривал с Генрихом.

— Ну, профессор, у тебя и дома нашлись пациенты? — спросил молодой человек, здороваясь

с Иоганном. — Я слышал, что вчерашнее происшествие не прошло бесследно и для ребенка...

— У ребенка сильная лихорадка, — сухо закончил профессор. Очевидно, он не хотел вдаваться в подробности.

— Ах, господин профессор, это бы еще ничего, — сказал Генрих. — Ребенок и так уж болен и плачет целыми днями, но когда такая девушка, как Фея, у которой никогда ничего не болит, вдруг повесила голову, тогда поневоле испугаешься.

— Что-то я не заметил этого! — резко возразил профессор, — Можешь быть спокоен, Генрих, эта голова сидит крепче, чем всякая другая.

Он поднялся с адвокатом по лестнице. На верхних ступеньках им навстречу попалась Анхен. Она стояла на лестнице в одной рубашечке и босая.

— Мамы нет, Розы нет, Анхен хочет пить, — сказала она профессору. Тот испуганно взял ее на руки и отнес в спальню. Там никто не показывался. Он сердито позвал прислугу. Дальняя дверь отворилась и прибежала Роза с покрасневшим лицом и утюгом в руках.

— Где вы пропадаете? Как вы могли оставить ребенка одного? — закричал Иоганн.

— Ах, господин профессор, не могу же я разорваться, — возразила девушка, чуть не плача от досады. — Хозяйке непременно нужно погладить платье, и если бы вы знали, сколько работы с таким платьем! Хозяйка сказала, что у Анхен легкая простуда, и она отлично может остаться на полчасика одна.

— А где же сама хозяйка? — резко перебил ее Иоганн.

— Хозяйка пошла с госпожой Гельвиг на миссионерское собрание.

— Так! — отрезал возмущенный профессор. — Идите и заканчивайте гладить ваши тряпки! — приказал он и позвал Фридерику. Старая кухарка месила в это время тесто и послала Фелиситу.

Румянец еще лежал на ее щеках, но глаза холодно и серьезно скользнули по взволнованному лицу профессора. Она спокойно остановилась, молча ожидая приказаний. Профессору понадобилось сделать немалое усилие, чтобы заговорить с ней.

— Маленькая Анна осталась без присмотра. Не согласитесь ли вы побыть с ней, пока не вернется ее мать? — спросил он, наконец.

— С удовольствием, — ответила молодая девушка, — но дело в том, что госпожа советница не любит, когда ребенок остается со мной. Если вы возьмете ответственность на себя, то я согласна.

— Хорошо.

Она вошла в спальню и заперла дверь. Адвокат проводил ее долгим взглядом.

— Генрих называет ее Феей, — сказал он, поднимаясь с профессором по лестнице на третий этаж. — Как ни странно звучит это имя в его грубых устах, но оно очень подходит к ней... Откровенно говоря, я не понимаю, как ты и твоя мать решаетесь приравнивать эту девушку к вашей старой кухарке и этой дерзкой горничной?

— Так мы должны были одевать ее в шелк и бархат? — спросил профессор. Никогда еще его друг не видел Иоганна таким раздраженным. — И если у старого Гельвига не было дочери, то, по твоему мнению, ее место могла бы занять эта «Фея», или, вернее, «Сфинкс»? Ты всегда был мечтателем! А впрочем, в твоей воле сделать дочь фокусника госпожой, Франк, мое опекунское благословение ты получишь!

Адвокат покраснел, а затем с улыбкой обернулся к профессору.

— Едва ли только она будет нуждаться в твоем опекунском благословении. Пришлось бы ждать ее собственного решения, — сказал он с легкой усмешкой. — Если ты думал оскорбить мой слух выражением «дочь фокусника», то ты жестоко ошибся, мой многоуважаемый профессор... Конечно, ты со своими взглядами не мог бы решиться на что-либо подобное без значительного нервного потрясения. Дитя фокусника с его горячим сердцем и холодная кровь честных негоциантов, размеренно текущая по твоим жилам, — несоединимы, все твои предки перевернулись бы в гробах.

Профессор не обратил внимания на насмешку. Он скрестил руки на груди и быстро прошел несколько раз по комнате.

— Их жизнь была безукоризненна, — сказал он, останавливаясь. — Я не думаю, чтобы каждый из них мог сохранить свое достоинство без внутренней борьбы. Человеческая натура упорнее всего часто сопротивляется именно там, где она должна была бы покориться... Все эти жертвы стали фундаментом для солидной постройки, которая называется «домом Гельвигов». Неужели же эти жертвы для того и были принесены, чтобы какой-нибудь легкомысленный потомок одним взмахом разрушил все здание?

Казалось, этими словами он хотел решить какой-то свой, внутренний, конфликт.

Фелисита около получаса просидела у постели ребенка, когда, наконец, вернулась советница. Ее лицо омрачилось при взгляде на молодую девушку.