Анита Фрэй - Монахиня Адель из Ада Страница 22

Ляля сказала, что клопов любит и претензий к ним не имеет. Она вдруг как-то странно протрезвела. Заснёт ли в нужный момент? Короче, легли. Ляля на кровати, а Юра — полностью одетым, на прикроватном коврике. В довершение пыток, устроенных ею накануне, подруга разразилась словесным поносом.

— Юр, слушай, я тут подумала…

Юра вскочил, будто ему прищемило. Во взгляде мелькнула надежда.

— Да нет, я не об этом… Успокойся, я Валеру жду.

Ну и сучка! Не-е-ет, он с этой ненормальной имеет дело в последний раз. Монстром его обзывала, а сама кто? Собрав оставшееся джентльменство, Юра шёпотом прорычал:

— Ну, слушаю тебя… очень внимательно…

— Знаешь, мне тут подумалось… Как, всё-таки, хорошо, что ты мой друг, а не Валеркин…

— Почему?

— Да ты посмотри на своё поведение! Раскомандовался — дальше некуда. Там не сядь, с тем не танцуй… Если б ты был Валеркиным другом, ты б меня вообще сожрал, со свету сжил бы…

— Это какая-то новая теория?

— Наоборот, очень старая: друг мужа или жениха обычно вреднее самой противной свекрови…

— Надо же…

Юре стало холодно. Впрочем, как и заказывал. Пришлось накрыться пыльным ковриком. Он жаждал мести, очень жаждал, однако, к своему стыду, взял и заснул. А проснувшись, увидел такое…

После того зрелища его глючило всю ночь, весь день, а также всю следующую неделю. Ляля высилась над ним, широко расставив ноги. Как царица Савская. Или как Клеопатра, только блондинистая. Или как ведьма Макуба, вся в красном. Или как живой манекен с витрины амстердамского секс-шопа!

Юрин затылок вдавился в пол. Повернув голову, он узрел красный туфель на шпильке. Откуда шпильки?! Тут и вспомнилась тяжёлая сумка-мешок. Дальше размышлять ему не дали…

Начался порно-сеанс с засовыванием мокрого детского купальника в рот. Он, конечно же, узнал этот купальник. Ещё как узнал!

Интриганка выдоила всё, до спинного мозга.

— Может быть, тебе ещё и спинной мозг?

— А давай!!!..

Глава 14 Мемуарная лихорадка

Не заметили, как утро наступило… Морозное, чуть сыроватое питерское утро: «семнадцать ниже нуля, по ощущению — двадцать пять»…

Надев свеженькие стринги, лежавшие у неё в сумке про запас, засунув груди в свеженький же лифчик, как бы случайно найденный там же, побрызгав подмышками дорогим французским дезодорантом, Ляля приготовилась держать ответ.

— Так ты его уже не любишь?

— Кого? Этого цветовода? Пусть скажет спасибо, что долг назад не требую.

— А бабушка всё знает?

— Щаззззз!!! Проболтаешься — убью! Не посмотрю, что ты самый любимый! У бабушки давление, ей ничего такого знать нельзя!

В ходе допроса выяснилось следующее: у Ляли была травма головы. Прямо с детства, прямо с момента, когда Юра потерял сознание в бассейне. Интересно получилось: падал он, а повредилась, Ляля. От увиденного. К тому моменту, когда примчались досужие болельщики, Ляля успела его поцеловать, как это делали взрослые на экранах телевизоров. К счастью, в СССР секса пока не было, и взрослые на экранах баловались примитивно. А то бы Юру в колонию упекли.

Вкус поцелуя Ляле понравился. Она поклялась себе, что такого друга ни за что не упустит. Придя домой, скрепила клятву кровью. Пока Юра с бабушкой ворковали на кухне, нашла ножницы, нарочно порезала палец и нарисовала красный крестик на купальнике. И доверенность выкрала она, больше некому. Залезла к куроводихе в сумочку — и всех делов.

Подрастая и понимая, что за Юрой по возрасту ей не угнаться, Ляля подумала: пускай сначала сходит-женится. Отбить никогда не поздно. Но ревновать, заставить мечтала, очень мечтала. А тут и Дуремар убогий подвернулся. Она ему тем первым летом все мозги запачкала. Она ему, а не он ей! Но про хоромы пятикомнатные — ни гу-гу. Тут Ляля рассудила правильно: узнав о хоромах, Дуремар ни в какую Голландию не поехал бы.

Раскрутился блондинистый Мичурин лишь тогда, когда на «дурь» запал, не раньше. Но денежки Ляле возвращать не торопился, он папу-маму больше уважал. Папа-мама в Воронеж вернулись с огромным долгом, у них бизнес в Питере не получился в полном соответствии с дверной теорией. Выходит, балерина-хныкалка тут ни при чём. Грабила, конечно, Лялю, но не так уж, чтобы очень.

Кстати, когда Юра в Амстердам мотался, Ляля рванула туда раньше него, по многократной визе, и… оплатила душераздирающий спектакль. Авансом! Правда, самого Дуремара не было на месте — пришлось отдать деньги его «брату Пете», такому же блондину, только чуть постарше. И потасканней.

— Представляешь, я-то думала, что он в крутые биологи подался, на международный научный уровень претендует, а он к брату-наркоману в приживальщики пошёл…

Графиня хмыкнула, сделала привычную полуравнодушную гримасу.

— А даже если то не брат был, теперь уже нам всё равно, да?

Услышав «нам», Юра чуть не лопнул от счастья.

— Кому ты веришь! Они, эти наркоши, все на одно лицо…

Князь ликовал: ради него Ляля моталась в такую даль, строила интриги, платила бешеные деньги. Она и мелькнула тогда в амстердамской витрине. Получив целых две штуки баксов, «брат Петя» пустил от жадности слюну и довольно искренне сыграл и раскаяние, и несчастную любовь. По причине, якобы, дурной болезни.

А от кого букеты роз, Ляля догадалась с самого начала: Юра с бабушкой, в отличие от Дуремара, артисты никудышние. Потому и заставляла настоящего дарителя сухие веники к портретику носить!

А случай с убийством — вообще полный бред. Ляле как-то ввечеру взгрустнулось о Юре. Сначала поревела у себя на кухне, а потом подумала: чего одной-то рыдать?! Помчалась к Харитонычу. Тут и Юра подвалил — из кино, после трёх сеансов. Узрев его в дверном проёме, подруга крышей прохудилась и понесла первое, что в пьяненькую голову взбрело. Про убийство! Ну, чтоб не сразу рванул в Москву. А что в дупель пьяная была, так это снова не её вина: Харитоныч довёл до кондиции.

Сосед с Богатырского тип вообще безобидный. Он ей ремонт, этой нахалке, делал за пару бутылочек. И за право выпивать на кухне с друганами.

И балерина оказалась не такой уж стервой. Почти всю крутую разницу между сдачей и съёмом квартиры Ляля Дуремару пересылала, так как поначалу дела у него не шли. Она вбила себе в голову, что он ради неё выехал на заработки. Ляля ни дня не собиралась жить с ним, но «благородный порыв» оценила.

В то холодное зимнее утро оба ржали, как ненормальные. Ляля даже в мыслях не имела к Юре охладевать: шашни с белобрысым малолеткой в том кафе имели целью довести его до самой крайней степени ревности. Идя в театр, она догадывалась, чем всё может кончиться, и на всякий случай прихватила мешок со шпильками и прочим сексуальным барахлом.