Эмилия Остен - Грешники и святые Страница 22

— Идите, Эжери, позавтракайте. Я побуду с ним.

— Да, госпожа. — Она обрадовалась. — Я постараюсь вернуться поскорее.

— Можешь не торопиться, я хочу пробыть здесь все утро.

Эжери улыбнулась мне и ушла. Хорошая девушка: я сама отыскала ее, когда мне перестала нравиться предыдущая няня, слишком много времени уделявшая лакеям и слишком мало — своему подопечному. Эжери с Мишелем — большие друзья, она помогает ему идти по миру и не дает сбиться с пути. Если меня что-то и утешает при мысли о расставании с братом, так это то, что с ним останется Эжери.

Я села на пол рядом с Мишелем, поправила воротничок его рубашки и заговорила — об осени, о приключениях деревянной лошадки, об отце. Не знаю, всегда ли понимает Мишель то, что я говорю, — временами в его глазах проскальзывают вполне осмысленные вспышки, он способен вести диалог, пусть и на своем уровне. Мне кажется, чем больше с ним говорить, тем лучше ему становится.

Дневной свет заливал комнату серостью, плевалось искрами полено в камине, а деревянная лошадка скакала по зеленым полям Бургундии навстречу приключениям. Тихий стук прервал мой рассказ, я сказала «войдите» и с удивлением увидела отца Реми. Вставать не стала: Мишель удобно устроился на моих юбках и размахивал лошадкой.

— Дочь моя, — сказал отец Реми, с которым мы виделись недавно за завтраком, — я вас искал.

— Вот и отыскали, святой отец.

— Да, верно. Не помешаю вам?

— Что вы. Мишель рад обществу.

Отец Реми прикрыл дверь и подошел к нам; я думала, он сядет в кресло, но он опустился на ковер рядом со мною, привычно встав на колени. Священники так часами умеют стоять.

— Здравствуй, Мишель, — серьезно сказал отец Реми моему брату, — ты не был сегодня за завтраком. Почему?

— У! — сказал Мишель и протянул ему свою лошадку.

— Утром он беспокоился, и в таких случаях Эжери его не приводит, — объяснила я. — А сейчас все хорошо, так что обедать Мишель будет с нами. Правда, дорогой?

— Ага! — подтвердил брат.

Отец Реми вежливо погладил лошадку по деревянной гриве и возвратил владельцу.

— Я вижу, вы с ним много времени проводите.

— Я его люблю. Иногда мне кажется, что Мишель — самый искренний человек в этом доме. Да так оно и есть.

Священник хмыкнул:

— Вот как?

— Все мы таскаем с собою тайны, прячем в себе горечь, ненависть, любовь, сомнения, только вам на исповеди рассказываем, а Мишелю исповедь не нужна. Он сам — исповедь простой жизни, лишенной греха, только первородный на нем и лежит. Немногие из нас могут похвастаться подобной чистотой, не правда ли, отец Реми?

Его лицо дернулось.

— Верно.

— Так зачем вы меня искали?

— Хотел побеседовать о вашей свадьбе. Не желаете отменить?

У меня глупо приоткрылся рот, и выглядела я в тот момент, полагаю, не лучшим образом.

— С чего бы?

— Все эти знаки, ниспосланные нам. Они неспроста. Ваше свадебное платье погибло, ваш жених получил на ужин скорпиона, не думаете ли вы, что это предзнаменование, призванное оградить вас от ошибки?

— Вы считаете, что мое желание выйти за виконта де Мальмера — ошибка? — медленно произнесла я.

— Да. Вполне возможно. Я почти уверен в этом.

Я широко улыбнулась.

— Ничего вы не поняли, отец Реми.

И так как он молчал, но явно ждал, что я продолжу, я продолжила:

— Виконт — моя путеводная звезда. Я с юности мечтала стать его супругой. Вы понимаете, что значит страсть, что значит притяжение, отец Реми? Ах нет, вы можете не понимать, вы же священник. Свадьба с виконтом — самое главное событие в моей жизни, благословение свыше, если хотите. И вы желаете убедить меня, что я должна отказаться от этого из-за крови и скорпионов? Да я годами ждала. Такие мелочи меня не остановят.

— Хм, — сказал священник и потер свою пробивающуюся щетину.

Он выглядел задумчивым и рассеянным. Не знаю, насколько он меня старше, вдвое где-то, но вид у него был такой, будто за свою долгую жизнь он ни с чем подобным не сталкивался. Что, в общем, понятно: исповедовать крестьян — дело совершенно другое.

— Вы весьма решительны, дочь моя Мари-Маргарита, — сказал он, наконец.

— Я знаю, — кивнула я. Мишель дернул меня за рукав, и я погладила брата по голове. — Только с ним жалко расставаться.

— Вы очень его любите.

— Да, очень. Но взять с собою не могу. Эжери, конечно, останется с ним, только…

— Я понимаю.

— Ничего вы не понимаете, отец Реми. У вас же никогда не было детей.

Он усмехнулся:

— А у вас? Разве маленький Мишель де Солари — ваш ребенок?

— Иногда мне кажется, что да. Во всяком случае, люблю я его точно больше его матери,

— Вы ошибаетесь, — сказал отец Реми чуть погодя, — говоря, что у меня нет детей. Все мои прихожане словно дети мне, я беседую с ними от имени Господа, всеблагого Отца нашего, и вы мне словно дочь, Мари-Маргарита.

— Ах, бросьте, — сказала я. — Неужели вы со всеми прихожанами играете в лошадки и рассказываете им сказки, вытираете нос и поправляете воротнички, переживаете, когда они плохо едят? Бросьте, отец Реми, это же обман.

— Я просто их люблю, — сказал он.

— Это другое.

Он пожал плечами.

— Мишель — это же совершенно иная радость, посмотрите! — Я указала на брата, самозабвенно слушавшего нас и широко улыбавшегося. — Ну и что, что его разум не таков, как наш? Это же ребенок, это чудо, произведенное на свет. Когда узнаешь, что такое любовь, так тяжело без нее жить. Мишеля будет мне очень, очень не хватать.

— Вы ведь можете навещать его.

— Это совсем не то.

— У вас будут свои дети.

— Да, — сказала я, помедлив, — конечно, будут.

Отец Реми внимательно посмотрел на меня и сменил тему:

— Ваша мачеха говорит, что через четыре дня виконт де Мальмер дает карнавал в своем доме. Вы поедете?

— Конечно, как же иначе.

— Я бы не советовал.

Я глядела на него в недоумении: все та же маска доброго пастыря, все та же душа, обросшая молитвами и суевериями.

— Почему?

— Потому что меня терзают нехорошие предчувствия.

— Вы, наверное, мало молились, святой отец. Или слишком плотно позавтракали.

Он не обратил внимания ни на дерзость, ни на шутку.

— Я вижу, вы с недоверием относитесь к моим словам, дочь моя. Зря. Когда священник предостерегает, лучше прислушаться.

— Вы же сами сказали тогда, — тихо произнесла я, — я никому не доверяю.

И вчерашний день придвинулся, обнял нас, словно любящая мать, взгляд отца Реми сделался, похожим на кинжал дамасской стали, гордость папенькиной коллекции. Священник не пошевелился, даже руку ко мне не протянул, а я почувствовала себя так, будто он снова крепко стиснул мне ладонями плечи. Я задыхалась в этих священных тисках, мне хотелось бежать и одновременно — прижаться к нему покрепче, я не смела двинуться, не смела глубоко вздохнуть. Чего он хочет, когда смотрит на меня так? Мне нужно бежать. Прямо сейчас. Бежать, я знаю.