Клод Фаррер - Подружки Страница 22

Привычной рукой она поправила волосы:

– Вот!.. А теперь к делу. Барышня… Назовем ее барышня X, превосходно! Ей двадцать четыре года.

– Как вы можете знать, сколько ей лет?

– Пор-Кро, послушайте! Не дурите!.. Как будто бы в Тулоне дама полусвета может не знать возраста светской девушки! С луны, что ли, вы свалились, друг мой?.. Итак, ей двадцать четыре, а вам двадцать шесть… Родня, приданое, деньги, характеры… Хорошо! Я знаю все, что мне нужно, дайте мне подумать. Я скажу вам мое мнение после захода солнца. А теперь… Селия, голубушка, ведь вы позволите мне называть вас Селией, не так ли?.. Пожалуйста, Селия, накормите и напоите всех этих господ. Они заслужили хлеб и соль. Печенье и чай. Тем, что совершили путешествие из Тулона в Тамарис, чтоб посмотреть, жива ли еще Жанник… А пока вы будете заняты делом, мы с Фаригулеттой будем рассказывать разные гадости. В ее годы это можно. А остальные дамы послушают.

Вокруг кресла все остальные дамы уже собрались в кружок. Но раньше чем Фаригулетта успела приняться за обещанные гадости, между Л'Эстисаком и одним из вновь прибывших офицеров завязался технический спор. Разговор шел о «Бевезье» – крейсере, который за год до того разбился у Агуапских скал. И все дамы почли за честь для себя принять участие в этом разговоре.

С большой враждебностью говорили о командире «Бевезье», виновном в том, что темной ночью он держался слишком близко от берега, на котором не было маяка и близ которого погибло уже несколько судов.

– Мне казалось всегда, – заметила скромно и рассудительно хозяйка дома, – мне всегда казалось, что в подобных случаях вы можете измерять глубину с помощью лота?

Л'Эстисак поклонился:

– Сударыня, ничто не может быть справедливее ваших слов, и вы делаете честь вашим преподавателям практической навигации. Если бы командир «Бевезье» поступил так, как вы советуете, он бы спас свое судно. Но по чрезвычайно показательной забывчивости ни этот человек, ни военный совет, которому было поручено это дело, не вспомнили, что на борту каждого из принадлежащих Республике судов имеются лоты! Одной из этих девочек следовало бы провести ночь накануне суда в постели одного из судей: и забывчивость, о которой идет речь, была бы исправлена, хочу сказать – наказана.

Жанник засмеялась и пожала плечами.

– Смею вас уверить, что это так! – настаивал на своем герцог. – Ведь вы знаете, что истина имеет обыкновение глаголить устами младенцев. И по этому поводу следует даже поцеловать означенные уста, с должным почтением.

И он поцеловал уста Жанник.

С сахарницей в одной руке и с чашкой в другой, Селия подошла к Пор-Кро, жениху:

– Два куска сахара, сударь?

– Один, прошу вас.

Она подала ему чашку, он поблагодарил ее:

– Не девица, а совершенство! Дьявол! Мне хочется послать к вам мою суженую: вы поучили бы ее. Вообразите, позавчера она самым скромным образом оросила колени одной почтенной дамы двумя литрами оранжада со льдом!..

Селия засмеялась:

– Господин Пор-Кро, мне хочется сказать вам сразу ваша суженая, не совсем верю в ее существование!..

– Отчего же?

– Вы слишком много распространяетесь о ней.

– Та-та-та!.. Это очень забавно!..

Он взял сахарницу из ее рук и сам поставил ее на стол. Он поставил на стол также и свою чашку, позабыв выпить ее, и возвратился к Селии:

– Дайте мне вашу руку, – сказал он, – я хочу погадать по ней. Вы провинциалка, дитя мое: это написано здесь. Провинциалка из Парижа, говорите вы?.. Пусть так. Париж не меньше провинция чем Лион, Марсель, Бордо или Загоняйгусынск[16]… Итак, вы провинциалка, и вы еще не освоились с нравами нашей тулонской столицы. Но утешьтесь, это придет со временем.

Он прижался губами к влажной ладони и сказал:

– Поэтому вам, как провинциалке, кажется необычайным, что человек, который собирается жениться, спрашивает совета и мнения у дамы полусвета, которая была некогда его любовницей. Вам этот человек кажется смешным с головы до пят и, что много хуже, – неприличным от пят до головы: я даже готов держать пари, что вас страшно шокировало то обстоятельство, что в этом обществе «дурных женщин» вам пришлось услыхать имя чрезвычайно чистой девушки!.. Не пожимайте плечами: все это совершенно очевидно!.. Но не думайте, девочка, что я потешаюсь над вами. Совсем напротив, ваше возмущение прелестно, трогательно. Но только вы не правы, а я прав. Вы сказали себе: «Вот гадкий человек, который сегодня вечером будет ухаживать за невинной девочкой, а за чаем смеялся над ней у «потаскушки»!». Это неверно, дорогая моя! Я всего меньше насмехаюсь над моей невестой. И исключительно ради нее – да, ради этой бедной невинной девочки – я самым серьезным образом спрашивал мнения Жанник насчет того, каковы наши шансы быть счастливыми или стать несчастными, мнения Жанник, оттого что Жанник, что бы ни думали о ней все парижане, лондонцы, марсельцы и прочие варвары, вовсе не «потаскуха». Мы люди воспитанные, и мы совсем иначе относимся к нашим маленьким подружкам. А она, – он мигнул на хозяйку дома, – а Жанник, без сомнения, очаровательная женщина и нисколько не ниже девицы X ни по уму, ни по сердцу. И клянусь вам, что я не больше испытываю угрызения совести, называя сегодня Жанник имя девицы X, чем буду испытывать завтра, называя девице X имя Жанник. Кто может лучше знать меня и лучше оценить мои качества будущего мужа, чем умная и проницательная подруга, чьим любовником я был не больше полугода назад? Селия глядела на офицера, широко раскрыв глаза.

– Quod erat demonstrandum![17] – закончил он, еще раз целуя ее руку, которую он не выпускал все это время.

– Три такие лекции, и вы будете тулонкой до мозга костей.

Голос Фаригулетты, голос вырвавшейся на свободу школьницы, тоненькая струйка уксуса, прозрачного и терпкого вместе, звенел, сопровождаемый возгласами:

– Не знаю, который был час, девять или десять, наверно, не было еще полудня. Я спала, как камень, одна: мой мичман удрал рано утром, чтоб захватить шлюпку. Вдруг тук-тук-тук!.. Целый град ударов ногой в мою дверь!.. Я выскакиваю из постели, почти нагишом. Бегу отворять. Я подумала: верно, пожар, или землетрясение… И что же!.. На моем пороге я вижу двоих «отметчиков»: «Вы Мария Мурен»? Я чуть не упала!.. Вы понимаете: Мария Мурен мое настоящее имя. И ни одна душа не знает его здесь. Я не из Тулона: я «иностранка из других краев». Из Бандоля.[18] Самый пакостный из «отметчиков» кладет мне на плечо свою лапу: «Ходу! идем в участок, и не брыкаться!» Это были два нравственных,[19] и они пришли меня арестовать. Я сразу же поглупела, как целое стадо индеек, и, вместо того чтобы протестовать, звать на помощь, как-нибудь отбояриться, а закон был на моей стороне, это ясно как день, я ударилась в слезы, и только всего и прошу, чтобы мне позволили надеть юбку и захватить с собой Буль де Сюиф, моего терьера. И вот мы на улице. Можете вообразить, как мне было стыдно: я не одета, не причесана, и два «отметчика» держат меня за руки, как воровку. Слава Богу, идти было недалеко. Мы приходим в участок. Там был комиссар. Владыка небесный! Мне показалось, что я возвратилась к моим родителям, где из четырех слов три были грубые!.. Знаете ли вы, что первым делом крикнул мне этот «комиссар»? – «Наконец-то попалась мне одна из них! И они еще смеют иметь собак, эти собаки!» И пошел!.. Чего только я не услыхала… Короче говоря, он наконец зовет нравственных и приказывает отвести меня – отгадайте, куда? В особый квартал. Чтобы меня подвергли осмотру вместе с тамошними женщинами. Я думала, что уже все кончено и что мне дадут билет. К счастью, в последнее мгновение мне пришла в голову блестящая мысль. «Простите, – говорю я комиссару, – простите! Я спала тогда и не все поняла. У ваших людей был ордер, чтоб войти ко мне?» Он снова начинает ругаться: «Ордер, чтоб войти к такой твари, как ты? Вот еще!..» Но я помнила, что мой мичман как-то говорил мне: «У них не было ордера? Хорошо! Это доставит большое удовольствие моему другу, когда я расскажу ему это… Да, моему другу господину Тенвилю, редактору „Маленького тулонца“»… Это было почти правда – то, что я говорила: мы с ним обыкновенно проводили две ночи каждые две недели, и Тенвиль был так мил, что обещал помочь мне, если у меня будут какие-нибудь неприятности. Ну, дети мои! Едва услышав это имя, имя Тенвиля, комиссар побледнел. И сразу же предложил мне сесть!.. Четверть часа спустя все было в порядке. Вместо того чтоб тащить меня на «осмотр», послали агента за справками в редакцию «Маленького тулонца». Тенвиль черкнул пару слов. И меня сейчас же отпустили! Ну не счастливо ли я отделалась, а?!