Лоретта Чейз - Невеста сумасшедшего графа Страница 23

Дориан ни о чем не спрашивал. Ранее он узнал от жены, что можно комбинировать виды лечения, чтобы справиться с разными симптомами болезни. От головной боли, например, помогают лауданум и рвотный корень: первый облегчает боль, второй уменьшает тошноту, стимулируя рвоту.

По этому же способу он подобрал лечение и для жены.

Одно из «лекарств» прибыло спустя неделю после их возвращения из Аткурта.

Пока Гвендолин обсуждала с кухаркой меню на следующий день, Дориан положил в ее кабинете пакет и уехал, чтобы приготовить другую часть рецепта.

Гвендолин стояла на пороге кабинета, беспомощно глядя на Хоскинса.

– Он уехал в Оукгемптон, – терпеливо повторил слуга. – У него там встреча. Что-то связанное с больницей.

– Ах да, с мистером Доббном. Он говорил за завтраком. Как глупо с моей стороны забыть об этом. Наверное, я стала очень рассеянной. Спасибо, Хоскинс.

Отвернувшись, Гвендолин смотрела на толстый конверт, лежавший на столе и ждала, пока затихнут шаги Хоскинса.

Потом она захлопнула дверь, подошла к столу и дрожащими руками снова взяла письмо доктора Борсона. Это был ответ на запрос Дориана. Оказывается, муж написал ему две недели назад.

К письму Дориан приложил свою записку: «Здесь все, доктор Гвендолин, с восхитительно ужасающими деталями. Надеюсь увидеть вас к моему возвращению сгорающей от страсти».

Гвендолин в десятый раз перечитал? записку и уже не смогла удержаться от рыданий. Не из-за ответа доктора.

Она знала, чего стоило мужу просить об одолжении человека, которого он считал мучителем, если не убийцей, матери.

Дориан поступил так ради нее, именно это и заставляло ее плакать, как обычная женщина, а не врач, которым она хотела стать.

Или думала, что хотела.

Или воображала, что сможет.

Почему она так глупо ведет себя? Решительно утерев слезы, Гвендолин напомнила себе, что у нее еще будет время поплакать. Целая жизнь, если она откажется от дарованного ей Богом. И мужем, который знал о ее желании учиться и старался помочь всеми доступными средствами.

Она не должна плакать. Ведь Дориан счастлив, помогая ей. Более того, в письме Борсона содержится исключительно ценная информация. Гвендолин поняла это даже при беглом просмотре. Доктор приложил копию вскрытия, и теперь она сможет найти ответы на некоторые интересующие ее вопросы… если заставит свои мозг нормально работать.

Она стала забывчивой и рассеянной. Только перед самым отъездом из Аткурта она наконец догадалась, что Джессика беременна. Она ухитрилась не заметить элементарные признаки: физическое состояние кузины, на которое обратил бы внимание любой студент-медик, и нехарактерные для нее перепады настроения. Дважды за неделю ни разу в жизни не плакавшая Джессика разражалась слезами по ничтожным поводам и без особых причин выходила из себя.

Кузина ничего ей не говорила, а она тактично не задавала вопросов. В конце концов, это лишь начало беременности, а первые три месяца всегда считаются…

Три месяца… двенадцать недель… симптомы…

Гвендолин невидящим взглядом уставилась на результаты вскрытия. Последние месячные были у нее за две недели до свадьбы.

– Боже мой! – прошептала она.

В гостинице «Золотой олень» Дориан встречался не с мифическим Доббином, а с вполне реальным Берти Трентом, квадратное лицо которого исказила болезненная гримаса. Берти думал.

– Ну, Эвершему действительно нужны деньги, – в конце концов сказал он. – Но этот парень нелегко сходится с людьми, иначе бы он не застрял в Чиппенхеме. С Гвен он поладил, да и тете Кларе нравится, потому что он единственный умеет лечить ее приступы.

– Ему не надо ни с кем ладить, – сказал Дориан. – Мы с Дейном считаем, что в попечительском совете больницы нужен опытный врач.

А еще Дориану нужен человек, который мог разговаривать с Гвендолин на ее языке, заставить ее взглянуть правде в глаза… и больше заботиться о себе.

Об этом он написал в письме, которое лежало на столе, но Берти подозрительно глядел на толстый конверт и отказывался его брать.

– Здесь план больницы, – объяснил Дориан, что лишь отчасти было правдой, ибо в конверте находились еще копии документов, полученные от Борсона, чтобы Эвершем ознакомился с ними до разговора с Гвендолин. – Надеюсь, он согласится. Если нет, то я рассчитываю на твою уникальную способность убеждать. Как с Борсоном.

Когда Дориан решил написать доктору, он сразу понял, что одним письмом не ограничишься. Врачи упрямы и, как верно заметила Гвендолин, предпочитают хранить секреты. Кроме того, они слишком заняты, чтобы следить за корреспонденцией. Поэтому, не желая растягивать ожидание на месяцы, Дориан послал за Берти.

Отсутствие у него мозгов компенсировалось преданностью и ослиным упрямством. Ради друга он, конечно, вцепился в Борсона мертвой хваткой, и когда тот понял, что у него нет другого способа избавиться от Берти Трента, отдал ему копии.

Эти же качества возымеют действие и на Эвершема.

Кумир Гвендолин не походил на человека, готового прибежать по мановению руки богача.

– Если не поможет, мы испробуем что-нибудь еще, – прибавил Дориан, потому что Берти продолжал хмуриться. – Конечно, будет намного сложнее, чем с Борсоном.

Ведь мы просим Эвершема отказаться от его практики и переехать сюда, а это непросто. Если он согласится, то потребуется некоторое время, чтобы уладить дела. Но ты дашь ему понять, что я оплачиваю все расходы и при необходимости использую свое влияние, что я человек слова и что это не прихоть слабоумного. Если у него возникнут сомнения, пусть напишет Дейну.

Берти испуганно заморгал:

– Ты не сумасшедший. Кот. Не больше, чем я… и выглядишь сейчас гораздо лучше. Гвен помогла тебе.

– Разумеется, я не сумасшедший, и все благодаря Гвендолин. Она замечательная! Я… очень счастлив, – улыбнулся Дориан. «И хочу, чтобы она тоже была счастлива», – мысленно добавил он.

Озабоченность исчезла с лица Верти, в бледно-голубых глазах вспыхнула радость.

– Я знал, что она тебе понравится. Кот, и тебе будет хорошо.

Дориан понимал, что означает эта радость, какие мечты лелеет его старый друг.

Но Берти не читал результаты вскрытия, а если и читал, то не понял даже той малости, которую уразумел Дориан. Не намного больше того, что он понимал семь лет назад.

Берти все равно бы не поверил, что его болезнь невозможно вылечить даже с помощью Гвендолин. Раз начавшись, она будет неумолимо приближать конец… подобно тому, как незаметно для глаз разрушался Ронсли-Холл, пока не рухнула крыша.

Для Берти «хорошо» означало «выздоровление», и у Дориана не хватало духу объяснить ему разницу.