Виктория Холт - Дорога на Компьен Страница 24

— Я ждал вас, мадемуазель. Я бы хотел кое-что вам сказать.

— А разве нельзя было сказать мне это в мастерской мсье Буше?

— Нет, нельзя. Вы очень красивы и, наверное, прекрасно об этом знаете.

— Да, мне об этом уже говорили, — почему-то невесело ответила она.

— Вы могли бы составить себе состояние.

— Многие предлагали мне состояния...

— Но я могу предложить вам нечто большее, нечто более блистательное, чем другие. Я могу отвезти вас в Версаль.

Она расхохоталась — совсем как уличная девчонка:

— Ну конечно, мсье Ле Бель, на самом деле — вы переодетый король!

— Как ни странно, это замечание недалеко от истины.

Она по-прежнему насмешливо улыбалась, но он заметил, что в глазах ее появилось настороженное выражение.

— Выслушайте же меня, — продолжал он, — завтра, в это же время, в конце улицы вас будет ждать экипаж. Он отвезет вас в Версаль... К тому богатству и роскоши, которых вы заслуживаете.

— Но как я могу быть уверенной в том, что это правда? Он снял с пальца кольцо.

— Взгляните. Это — бриллиант. Это кольцо стоит больше, чем все, что вы сможете за всю жизнь заработать, прислуживая Мсье Буше. Я одолжу его вам до той поры, пока у вас не появится столько драгоценностей, что это кольцо покажется вам простой побрякушкой.

Луиза взяла кольцо. Сияние бриллианта ее заворожило. Но она вовсе не была дурочкой — улица одарила ее опытом. Ле Бель подумал; что она была хорошей помощницей матери, когда та по понедельникам торговала на Гревской площади тряпьем.

Он понял, что завтра с утра она проверит, настоящее ли кольцо, а потом с нетерпением будет дожидаться экипажа.

Он не ошибся.

Она стояла на углу, накинув на голову шаль. Ле Бель сиял — ему ужасно нравились такие поручения. Король будет в восторге, а это сулит ему, Ле Белю, немалую выгоду. Некоторые уже начинали поговаривать, что Ле Бель стал самым лучшим другом короля.

Взяв девушку за руку, он усадил ее в экипаж и подумал: а не стоит ли ее предупредить, что особа, с которой ей предстоит встретиться, занимает чрезвычайно высокое положение? Да нет, наверное, не стоит. Луи особенно нравились откровенные замечания и необычное поведение доставляемых в le trebuchet простушек. А иногда он и сам цитировал фразы, подслушанные у обитательниц бедных кварталов, — таких выражений Версаль уж точно никогда не слышал.

Итак, Ле Бель улыбался. Эта девушка непременно добьется успеха. Невероятно красива и при этом лишена глупой застенчивости. Роскошь тайных апартаментов ее, несомненно, поразит, но не раздавит.

— Должен вас предупредить, — сказал он, — что я намерен представить вас некоему весьма благородному господину, который уже наслышан о вашей красоте.

Луиза кивнула. Ле Бель заметил, что она крутит на пальчике его кольцо.

Нет, король несомненно отметит легкость и быстроту, с которой он раздобыл мадемуазель О'Мерфи.

Они покинули экипаж и вошли во дворец через ход, который вел к потайной лестнице. Если кто-то их и заметил, то у этого кого-то хватит ума никак не прокомментировать их появление: Ле Бель, вводящий во дворец некую закутанную с ног до головы особу, был фигурой привычной.

Король ожидал их в небольшой комнате под самой крышей дворца. Здесь был накрыт стол на двоих. Луиза О'Мерфи никогда еще не видела подобной роскоши. Но взгляд ее был прикован к ожидавшему ее благородному господину — Боже, как восхитительно он одет! (Самому же королю казалось, что он оделся чрезвычайно скромно.)

Это был необыкновенно красивый господин, хотя, на взгляд четырнадцатилетней девочки, и несколько староватый. Она была зачарована грацией его движений, а голос его звучал словно музыка. Он снял с нее шаль и бросил Ле Белю.

— Благодарю, друг мой, — сказал ему король. — Мадемуазель и я оба вас благодарим. Доброй ночи. Ле Бель удалился, он победно улыбался. Король подвел Луизу к столу.

— Вы даже еще прекраснее, чем я себе представлял, — сказал он. — Полотно не смогло в полной мере отобразить всю вашу красоту.

Луиза засмеялась — смех у нее был довольно грубоватым - и ответила:

— Ваше изображение так же мало походит на оригинал. Луи глянул на нее с удивлением и интересом:

— Так ты знаешь, кто я такой? Она кивнула:

— Но ведь ваш портрет есть на всех монетах.

«UNIGENITUS»

Пока король старался забыть все перипетии, связанные. буллой «Unigenitus», в обществе мадемуазель О'Мерфи, парламент не бездействовал. Глава парламента добился аудиенции; у Людовика, чтобы уведомить — тревожные события в стране могут обернуться большой опасностью.

— Сир, — сказал он, — подобные раскольнические движения могут с легкостью лишить трона самого великого из королей, какие бы могучие армии их ни охраняли.

— Мне надоела эта история, — ответил Луи.

— Сир, скука и усталость — это то, что вы позволить себе не можете.

Но король по-прежнему не предпринимал никаких действий, сторонники буллы продолжали отказывать в причастии янсенитам, а янсениты продолжали протестовать.

Многие из королевских министров считали, что ситуация созрела революционная. Их страхи так впечатлили короля, что он; наконец-то решил действовать. Он был твердо убежден, что корона — суть средоточие высшей государственной власти, и решил разобраться с назревшим вопросом с этой своей точки зрения.

Подобную энергичность он проявлял нечасто. В один из майских вечеров мушкетеры доставили всем членам парламента lettres de cachet — им предписывалось немедленно покинуть Париж, каждому было указано его собственное место ссылки.

Члены Большой Палаты в список изгнанников включены не были, однако они пришли к решению последовать за парламентом в знак протеста. Всем составом они отправились в Понтуа.

Оттуда они и заявили о себе во весь голос — были написаны и опубликованы так называемые «Поправки». После этой публикации те, кто подальновиднее, горестно качали головами — на горизонте явно замаячил призрак революции.

Суть «Поправок» заключалась в следующем: если подданные должны подчиняться королю, то король должен подчиняться закону. Раскол торжествовать не может, ибо это нанесет удар не только по религии, но и по суверенитету государства. Они полны решимости хранить верность государству и королю, чего бы им эта верность ни стоила.

Теперь уже в открытую вспоминали участь Карла Первого Английского — особенно тот факт, что парламенту тогда удалось отправить короля на эшафот. Король противопоставил себя государству, и народ Франции начал поговаривать о том, что нация превыше короля. Это уже были по-настоящему революционные настроения: нация превыше короля. Церковь превыше Папы. И эти настроения распространялись все шире и шире.