Барбара Картленд - Страсть и цветок Страница 24

В годы его пребывания в Петербурге царский Зимний дворец, первоначально окрашенный в фисташково-зеленый цвет, был перекрашен в темно-бордовый.

Когда после первых ноябрьских снегопадов зачарованный город наполнялся белым сиянием, сходство со сказочным миром придавали ему и удивительные цвета его дворцов.

Под серебристый перезвон колокольчиков по снегу и льду летели сани из дворца во дворец, чтобы доставить своих ездоков на необыкновенные приемы, которые устраивались еженощно.

В Зимнем дворце в исполинских люстрах зажигалось до тридцати тысяч свечей. Порой же они спиралью огибали колонны из яшмы, что окаймляли бальные залы.

И всюду гигантские зеркала отражали сияние драгоценностей, которые усыпали фигуры дам, танцующих под звуки бесчисленных скрипок.

Роскошные адъютанты мерно расхаживали по глянцевой поверхности полов с изумительной красоты женщинами, с шей которых до самой талии свисали украшения — ожерелья на нескольких нитях, жемчуга, алмазные броши, изумруды величиной с голубиное яйцо.

Столы были заставлены золотыми сервизами, обвитыми фестонами из оранжерейных цветов; из самых разных точек света, отдаленных на тысячи миль, доставлялись диковинные деликатесы, чтобы ублажить изнеженный вкус сотрапезников.

На балах, которые посещал лорд Марстон, фрейлины, подражая во всем императрице, появлялись, согласно заведенному при дворе обычаю, в туалетах из яркого бархата с горностаевой отделкой, с обязательным набором роскошных драгоценностей.

Алмазы — к малиновому бархату, сапфиры — к синему, изумруды — к зеленому, и множество великолепных мундиров русской армии представляли весь цветовой спектр, включая даже розовый и фиолетовый.

Чем ближе дело было к рассвету, тем неистовее становились песни и пляски цыган. Никому не было дела, вспоминал лорд Марстон, до несчастных, обутых в берестовые лапти, одетых в грязное отрепье, что ждали снаружи на лютом, пронизывающем холоде.

Что ж, по крайней мере это обстоятельство в Париже не повторится, мелькнуло у лорда Марстона, когда он с усмешкой выслушивал планы князя относительно «русского вечера в честь Локиты».

Все пространство дворцового сада должно было побелеть — за счет искусственного снега, обладавшего тем преимуществом перед снегом настоящим, что от него не леденели конечности.

Врытые в землю пихты призваны были донести ощущение непроходимых, погруженных в сумрак чащоб. Разложенные зеркала превратились в затянутые льдом водоемы. Самые настоящие русские тройки ожидали желающих испытать вкус удалой езды.

Со всей Франции должны были прибыть цыгане, причем многие из них — русского происхождения; были потрачены средства на выплату неустоек русским хорам, чтобы те отказались от своих ангажементов и смогли исполнить любовные песни, которые являлись неотъемлемой частью русского празднества.

Лорду Марстону пришло на ум, что здесь князю изменило чувство вкуса, ибо едва ли не все русские песни меланхоличны, ведь песни эти рассказывают о потере любимых, о страданиях, о скорой смерти.

Эти песни родила русская душа, столетиями питавшаяся страданиями. Звучали они под унылый аккомпанемент балалайки и баяна.

Они разносились по холмистым полям, покрытым всходами пшеницы, по бескрайним степям, по заросшим подсолнечником украинским долинам, по снежному безмолвию русского Севера.

Как всегда, стоило ему лишь загореться каким-либо замыслом, князь целиком отдавался его осуществлению, начисто позабыв обо всем остальном.

Лорду Марстону с трудом удавалось завладеть его обществом даже для завтрака или обеда в каком-нибудь модном ресторанчике; когда же он пытался перевести разговор на интересные им обоим темы, князь неизменно сводил беседу к обсуждению вечеринки и, разумеется, Локиты:

— Как мне хочется взглянуть на ее лицо в тот миг, когда она будет входить в сад, когда увидит этот русский пейзаж, и увидит его именно таким, каким всегда его представляла!

— Возможно, ей захочется станцевать, — предположил лорд Марстон.

Князь порывисто нагнулся к нему:

— Я нанял людей, которые будут танцевать для нее! Ни крупицы ее существа не достанется другим людям! Я этого не позволю.

Каждый вечер оба друга отправлялись в театр смотреть выступление Локиты, причем, по наблюдениям лорда Марстона, после каждого спектакля князь возвращался домой в состоянии еще более глубокой влюбленности.

Казалось, она пожирает его, как хищное пламя, и порой лорду Марстону чудилось, будто в какое-то мгновение она испепелит в нем последние устои и тогда все соблазны цивилизации померкнут для него навсегда.

Впрочем, трудно было не заметить, что любовь сделала его еще прекраснее, еще неотразимее, хотя и добавила в его манеры нотку властности.

Он походил на генерала, ведущего тяжкую битву и, однако, уверенного в том, что победа не за горами.

О себе он говорил как о смиренном просителе милостей Локиты, но лорд Марстон знал, что на самом деле он был завоевателем, стяжающим плоды своих заветных чаяний…

Под влиянием нетерпеливого князя он сам начал удивляться, как долго тянутся дни, оставшиеся до субботнего празднества.

Когда же настало субботнее утро, свежее, ясное, солнечное, в ранний час князь вступил в комнату и произнес:

— Хорошее предзнаменование. Солнце, и нигде не видать ни облачка. Спустись со мною в сад.

Десятки людей раскладывали хлопья искусственного снега по земле и по ветвям деревьев. Другие возводили муляжи костров, что полыхали под массивными бревнами тряпочками из малиновой ткани, которые развевались на ветру подобно языкам пламени.

Вся картина настолько поражала своею волшебной прелестью, что всякий человек, способный ценить красоту, а в особенности Локита, не мог при виде это зрелища не прийти в волнение.

Князь лично проследил за всеми приготовлениями. Потом, прежде чем начать собираться в театр, он продемонстрировал лорду Марстону русские платья, которые предназначил для Локиты и мисс Андерсон.

То были традиционные одеяния, красочные и нарядные, вошедшие в русский обиход еще в XVII веке, с момента воцарения первых Романовых. Последние, считая, что у народа в чести роскошь и пышность, украшали себя драгоценностями с головы до пят.

Головной убор мисс Андерсон был покрыт жемчугами, причем последние нитями должны были ниспадать от подбородка, доходя до самой талии.

Наряд Локиты был изысканнее. Бросив взгляд на драгоценности, покрывавшие узорочьем юбку и корсаж, лорд Марстон не удержался от восклицания:

— Иван, неужто это настоящие изумруды и бриллианты?