Барбара Картленд - Звезды в волосах Страница 24

Они молча миновали холл и вошли в большую и довольно чопорно обставленную гостиную. По красоте ей далеко было до гостиной в Истон Нестоне. Здесь царила атмосфера официальности, как будто в доме никто нежил.

Гизела прошла по комнате как во сне, смутно уловив, что человек, встретивший ее у порога дома, обратился со словами приветствия к графине Фестетич.

— Путешествие было приятным, благодарю вас, — сказала графиня. — Но у меня от вашего английского климата сильнейшая простуда.

— Мне остается только попросить прощения за его неприветливость, — последовал ответ. Голос у него был очень низкий, и, как почудилось Гизеле, в нем отчетливо прозвучали твердые, циничные нотки.

Теперь она стояла у камина, протянув руки в перчатках к яркому пламени. Наконец она овладела собой и смогла рассмотреть человека, вышедшего ей навстречу. Он был в точности такой, каким она помнила его — высокомерный, надменный, даже дерзкий, если судить по тому, как он рассматривал ее: слегка прищурив глубоко посаженные глаза, чуть-чуть улыбаясь. Она почувствовала, что краснеет под его пытливым взглядом, и быстро спросила:

— А где лорд Куэнби?

— Я и есть лорд Куэнби, мадам.

— О!

Она не смогла подавить возгласа изумления.

— Мой отец умер три месяца тому назад. Теперь вам понятна причина, почему я не созвал гостей, чтобы приветствовать вас, мадам.

— Ваш отец умер! Но я не знала… я… не думаю, что… императора известили об этом.

— Нет. Я не отправлял письма императору. Когда умер отец, я был за границей, и по приезде сюда на меня свалилось столько дел, что вы должны простить мое упущение.

— Наверное, в таком случае, нам неудобно оставаться в вашем доме, — сказала Гизела, старательно подбирая слова. — Если бы мы знали, то ни за что не стали бы мешать вашему горю.

— Вот почему я не упомянул о нем в письме, — ответил лорд Куэнби. — Могу я объяснить все чуть позже? А сейчас, быть может, вы захотите осмотреть свои апартаменты, мадам, и отдохнуть перед обедом?

— Охотно, — согласилась Гизела. — И графине, у которой сильная головная боль, возможно, станет легче, если она приляжет.

— Я пошлю графине, если она позволит, специальные таблетки, которые мне выписал доктор на случай простуды, — предложил лорд Куэнби.

— Благодарю вас! — тут же откликнулась графиня, — Я буду рада любому лекарству.

— Таблетки немедленно принесут в вашу комнату, — пообещал лорд Куэнби. — Разрешите мне, мадам, вверить вас заботам моей домоправительницы.

Он повел Гизелу обратно в холл, и женщина, одетая в черное платье с шелковым фартучком, на котором позвякивала тяжелая связка ключей, присела в глубоком реверансе. Гизела слегка наклонила голову, как учила ее императрица.

— Миссис Маттьюз исполнит любое ваше желание, — сказал лорд Куэнби. — Мы обедаем в семь, если вы не возражаете.

— Очень хорошо, — одобрила Гизела.

Она стала медленно подниматься по лестнице, каждую секунду наслаждаясь шуршанием шелка, приглушенным бархатной юбкой, чудесными духами, аромат которых исходил из всех складок ее одежды, и сиянием бриллиантов на запястье руки, касавшейся перил. Она почувствовала, как по всему ее телу пробежал трепет восторга. Все оказалось еще более захватывающим, чем она предполагала, более драматичным, о чем она даже не смела мечтать.

Дойдя до конца лестницы, она обернулась. Лорд Куэнби все еще стоял внизу в холле. Он наблюдал за ней, и на лице его блуждала та же самая странная улыбка — надменный излом в уголках губ. Гизела поспешно отвернулась. Домоправительница привела ее в большую спальню, в которой справа стояла кровать с пологом, украшенным страусовыми перьями, а на окнах висели голубые вышитые шторы. Мебель была с серебряной отделкой в виде дельфинов и русалок; длинную низкую кушетку придвинули поближе к огню, на ней лежали кружевные подушечки и покрывало с узором из самоцветов. Комната была такой прелестной, что у Гизелы невольно вырвался восхищенный возглас.

— Эту комнату всегда называли «королевской», мадам, — пояснила домоправительница, — Здесь спала королева Анна, когда приезжала с визитом в замок, и, как гласит легенда, Генриетта Мария, жена Карла Первого, также пользовалась этой спальней. Серебряная мебель — это дар замку ее величества. Здесь останавливаются только гости королевской фамилии.

— Значит, мне оказана честь, — улыбнувшись, отметила Гизела.

— Ну что вы, мадам, это вы нам оказали честь своим визитом, — отвечала домоправительница. — В семье даже есть поверье, что когда замок Хок посетит третья королева, то для семьи наступят счастливые дни, а все горести окажутся в прошлом.

— Мне остается надеяться, что так и будет, — улыбнулась Гизела и, сказав это, испытала чувство, похожее на стыд, ведь в этой чудесной спальне будет спать не третья королева, а всего-навсего самозванка.

Графиня Фестетич поспешила в отведенную ей комнату, рядом со спальней Гизелы. Пришла Мария, чтобы помочь Гизеле раздеться и распаковать вещи.

Мария была немолода. Средних лет. Она служила императрице уже долгие годы. Это была пухленькая толстушка с ярким румянцем на лице. Она встретила идею перевоплощения Гизелы с восторгом, с искренним смехом и с таким радостным энтузиазмом включилась в осуществление всей затеи, что вызвала улыбки на лицах.

— Своим приездом вы всполошили весь дом, фройляйн, — сообщила она, разбирая вещи. — Но судя по тому, что я успела здесь увидеть, их давно пора было взбодрить. Все слуги — древние старцы, одной ногой в могиле, а сам замок такой мрачный, что можно подумать, я попала в фамильный склеп, а не в английский загородный дом.

— Ну, я думаю, ты не дашь им скучать там, внизу, — предположила Гизела. Мария рассмеялась.

— Ничего не получится, если только я не стану флиртовать с двумя лакеями, которым в пору быть моими сыновьями, — сказала она. — Дворецкому больше семидесяти, или я ничего не понимаю в людях, а остальным давно перевалило за шестьдесят, и они дряхлеют прямо на глазах.

Гизела засмеялась. Мария обладала удивительной способностью вести беседу так, что невозможно было удержаться от смеха. Говорили они по-немецки и не боялись поэтому, что их могут услышать.

— Итак, что вы сегодня наденете? — спросила Мария.

— Что-нибудь сногсшибательное, — не задумываясь, ответила Гизела.

— Тогда лучше всего белое, расшитое серебром, — решила Мария.

Она тут же вынула платье из сундука и положила на стул. Такого прелестного наряда Гизеле еще не приходилось видеть. Оборка на оборке из белого тюля переходили в огромный турнюр до самого пола. Все платье вышили серебряными нитками, а лиф, плотно сидящий на фигуре, был почти жестким от алмазной пыли, жемчужин и серебряных нитей, которые на рукавах-буфах были едва заметны.