Уильям Коллинз - Опавшие листья Страница 24

Амелиус взглянул на нее, изумленный таким резким переходом. Она с ударением повторила вопрос, прибавив:

– Я спрашиваю серьезно, верите ли вы снам? Амелиус отвечал ей также серьезно: «По совести я не могу сказать ни да, ни нет».

– А! – воскликнула она, – так же, как и я. Я не верю снам, но я хотела бы им верить. Во мне нет суеверия, я слишком черства и жалею об этом. Я встречала людей, которых поддерживало их суеверие, счастливы люди, в которых живет вера. Верите вы, что сны иногда исполняются?

– Этого никто не может отрицать, – отвечал Амелиус. – Такие случаи бывали нередко. Но на один исполнившийся сон бывает…

– Сто не исполнившихся, – договорила госпожа Фарнеби. – Прекрасно, я имею это в виду. Какими пустяками может питаться надежда. Но я рассчитываю, что сон, который я прошлой ночью видела о вас, может исполниться, и эта слабая надежда побудила меня сделать вас своим поверенным и просить вас помочь мне.

Эта странная исповедь, это грустное отчаяние, бессознательно обольщавшее ее под видом надежды, еще более усилили сострадание и симпатию к ней Амелиуса.

– Что видели вы обо мне во сне? – спросил он мягко.

– Почти нечего рассказывать, – отвечала она. – Я находилась в комнате совершенно мне незнакомой, отворилась дверь, и вы ввели за руку молодую девушку. Вот она, сказали вы – будьте наконец счастливы. Сердце мое тотчас же узнало ее, хотя глаза мои не видали ее с первого дня ее рождения. Я проснулась, плача от радости. Подождите, еще не все сказано. Я снова заснула и опять видела то же, проснулась, некоторое время пролежала, потом опять заснула и опять видела то же. Три раза одно и то же. Это произвело на меня сильное впечатление. Я стала думать, что это судьба. У меня на всем свете нет человека, который бы помог мне, с которым я могла бы говорить откровенно. Вам нет надобности говорить мне, что есть разумное объяснение моему сну. Я вычитала это в библиотечной энциклопедии. По мнению ученых людей, те мысли, что сознательно или бессознательно теснятся у нас в голове в течение дня, воспроизводятся ночью во сне. То же было и со мной. Когда вы были у нас в первый раз и когда я услышала, откуда вы прибыли, я тотчас же подумала, что она, может быть, находится среди покинутых созданий, нашедших приют в вашей Общине, и что я могу отыскать ее с вашей помощью. Эта мысль преследовала меня, когда я ложилась в постель, скажете вы, и, таким образом, получится объяснение моего сна. Нет! В этом то и заключается одна из ста случайностей. Вы вспомните обо мне, Амелиус, если встретитесь с ней.

Это сознание в своем несговорчивом, упрямом характере, в отсутствии религии, которая могла бы облагородить его, и мыслей, которые бы его очистили, бессознательное проявление нежного и любящего инстинкта, боровшегося с жизнью, без симпатий для поддержки, без света для руководства, все это растрогало бы сердце каждого не вконец развращенного человека. Амелиус заговорил с горячностью юношеского энтузиазма.

– Я пошел бы на край света, если б смог этим сделать вам добро. Но положение безнадежно!

– Не говорите этого! Вы свободны, у вас есть деньги, вы будете путешествовать по свету и доставлять себе удовольствие. В одну неделю вы увидите более, чем люди, живущие на одном месте, увидят в течение года. Откуда вы знаете, что готовит вам будущее? У меня есть своя идея. Она, может быть, затерялась в лабиринтах Лондона, а, может быть, находится за сотни и тысячи миль отсюда. Веселитесь, Амелиус, развлекайтесь. Завтра или через десять лет, но вы можете встретить ее!

Из сострадания к несчастному созданию Амелиус не решался потворствовать ее фантазиям.

– Если предположим даже, что это когда-нибудь случится, – возразил он, – то как же я узнаю потерянную девушку? Вы не можете описать мне ее наружность, вы не видали ее с самого детства. Знаете ли вы что-нибудь о ней с того времени, как она пропала?

– Ничего не знаю.

– Решительно ничего?

– Решительно ничего.

– Вы даже не имеете никаких подозрений насчет того, как это случилось?

Лицо ее вдруг изменилось, она сердито посмотрела на него.

– Не имела в продолжение недель и месяцев, пока не было поздно, – сказала она. – Я была больна. Когда мой разум прояснился, я стала подозревать одну особу, подозрения возникали мало-помалу, замечались пустяки, которые наводили потом на разные мысли. – Она остановилась, очевидно, сдерживая себя, чтоб не сказать слишком много.

Амелиус старался вызвать ее на откровенность.

– Вы подозреваете? – начал он.

– Я подозреваю, что он выбросил в свет беспомощное существо, – вдруг с яростью воскликнула мистрис Фарнеби. – Не спрашивайте меня больше об этом, или я выйду из себя и прибью вас. – Она сжала кулаки, произнося эти слова. – Счастлив тот человек, – пробормотала она сквозь зубы, – что я не пошла дальше подозрений и не добралась до истины. Зачем вы взволновали меня таким образом? Вы не должны были этого делать. Напомните мне, о чем мы говорили минуту тому назад. Вы высказали какие-то возражения? Вы говорили?..

– Я говорил, – напомнил ей Амелиус, – что если б и встретил пропавшую девушку, то не узнал бы ее. И мало того, вы сами не могли бы узнать ее, если б она стояла перед вами в эту минуту.

Он говорил очень мягко, боясь раздражить ее. Она не обнаружила ни малейшего гнева, смотрела на него и слушала его внимательно.

– Вы расставили мне западню? – спросила она, и закричала прежде, чем Амелиус успел ответить ей. – Нет, я не настолько подла, чтоб не доверять вам, я забылась. Вы совершенно невинно вызвали у меня вспышки гнева. Я не могу допустить предположения, что я не узнаю ее. Дайте мне время подумать. Я должна как-то объяснить это.

Она старалась собраться с мыслями, не спуская глаз с Амелиуса.

– Я буду говорить откровенно, – заявила она с внезапной решимостью. – Послушайте. Когда я захлопнула дверку шкафа, я сделала это для того, чтоб вы не видели вещей, лежавших на полке. Видели вы что-нибудь несмотря на это?

Нелегко было отвечать на этот вопрос. Амелиус колебался. Мистрис Фарнеби настаивала на ответе.

– Видели вы что-нибудь? – повторила она.

Амелиус сознался, что видел. Она отвернулась от него и стала смотреть на огонь. Ее голос стал таким тихим, когда она заговорила, что он с трудом расслышал ее слова.

– Это были вещи, принадлежавшие ребенку?

– Да.

– Детское платьице и чепчик? Отвечайте мне. Мы зашли слишком далеко, чтоб возвращаться назад. Мне не нужно ни аналогий, ни объяснений, а только да или нет.

– Да.

Наступило молчание, она не шевелилась и смотрела на огонь, точно вся прошлая жизнь ее рисовалась в пылавших углях.

– Вы меня презираете? – спросила она наконец совершенно спокойно.