Николай Бахрошин - Ромео и Джульетта. Величайшая история любви Страница 24

— Да это было бы удивительно забавно, — усмехнулся Меркуцио, тоже снимая маску. — Только не знаю, для нас или для чертей… Ну что ж, пожалуй, нам нужно выпить. А потом отправиться танцевать, как рекомендовал нам любезный хозяин!

Он взял бутылку со столика и разлил по трем высоким бокалам знаменитого венецианского стекла.

— А я, похоже, штаны намочил от страха, — вдруг сознался Бенволио. — Почему-то мокро внизу…

«Монтекки в доме у Капулетти! Монтекки в доме у Капулетти!» — Ромео казалось, он все время слышит за спиной этот шепоток.

Может, казалось. От себя добавлю, юности вообще свойственно придавать преувеличенное значение собственной персоне. Считать, что все взгляды направлены на тебя, когда остальные, к примеру, всего лишь разглядывают муху на потолке.

В сущности, все получилось почти как в его мечтах — внезапное разоблачение, гордая поза, надменные взгляды, настороженный шепоток мужчин и интерес женщин. Но в том то и дело, что одно маленькое «почти» переворачивает все с ног на голову. Ангелы, ведающие на небесах проистечением судеб, все-таки большие проказники. Любят позабавиться за наш счет, добавляя вот такое «почти», как повар добавляет приправу в похлебку.

А расхлебывать их веселое варево, конечно, нам…

Для танцев в глубине сада Капулетти был выстроен специальный павильон размером с приличный храм. Потолок был выкрашен под цвет ночного неба с настоящими звездочками из серебряной фольги и луной из фольги золотой. Впрочем, может это и действительно золото, шептались гости, Капулетти любит пустить пыль в глаза.

Сквозь высокие, настежь распахнутые окна было видно настоящие небо с луной. Но искусственная казалась весомее и ярче, отражая свет бесчисленных свечей. В каждом углу павильона играло по оркестру. Разгоряченные до мокрых спин музыканты, уже подвыпившие и уставшие, старались играть в лад с соседями, хоть это не всегда получалось. Впрочем, общий мотив выдерживался. А что еще нужно, когда ноги и руки сами дергаются в такт зажигательной, пусть не слишком христианской музыке?

В конце концов, музыканты, заводя других на телодвижения, сами берут этот грех себе на душу. Им и отвечать за него, а дело веселящихся — следовать предложенной мелодии.

Да и сам бал — неподходящее время, чтоб размышлять о грехах. Запахи натертых воском полов и разгоряченных тел, терпкий мужской пот и более тонкий — женский, ароматы духов, помад, вина, фруктов, специй, жаренного и пареного — все это смешивалось с влажным дыханием ночи, и головы кружились от одного этого.

Поклоны, голоса, звон бокалов у столов у стены, журчание струящихся бесед, взрывы смеха и возгласы…

— О Боже! — вдруг вырвалось у Ромео.

— Что случилось, друг? — заинтересовался Бенволио.

Меркуцио к тому времени уже вовсю любезничал с дочками старого Джезаре, смеша их до раскатистого, не слишком приличного хохота. Эти две девицы, каждая на голову выше папаши, и, наверное, пошире в плечах, с удовольствием склоняли к забавнику пестрые, с перьями, шапочки на высоких прическах.

Лишь Бенволио еще находился при друге, помогая ему в этом непростом занятии — гордо подпирать стенку. Скрещиваться собственным взглядом со взглядами мужчин и склонять голову перед полуулыбками дам.

— Клянусь спасением души — это она! — снова воскликнул Ромео.

— Розалина? Где?

— Какая Розалина? Кто такая эта Розалина?.. Бенволио, ты только посмотри — Она! Вот, вот, левее, рядом со старой бабой, страшной, как смертный грех, и пьяной, как рота наемников… Она, Меркуцио, воплощение красоты, ангел, тихо ступивший ножкой на грешную землю!

— Тише, тише, друг! Что-то я не пойму, что-то прослушал, прости меня великодушно… Ты говоришь — пьяная, страшная и ангел при этом? Клянусь крестом Папы, твои страдания по Розалине становятся все более лихорадочными, если ты вдруг возмечтал о подобном! Ромео, ты точно чувствуешь себя здоровым?

— Нет, ты только посмотри, Бенволио, посмотри вон туда!

— А!.. Вижу. Там юная дочка хозяина. А рядом — ее старая Кормилица.

— Я люблю ее!

— Кормилицу? — опешил Бенволио. Озадаченно почесал в затылке. — А!.. Понимаю… Наверно, она напоминает тебе кухарку, в которую ты был влюблен в девять лет? Тоже, признаюсь, редкостная была уродина… Нет, я понимаю… Взять хоть ту же Розалину — любовь к старым бабам всегда была твоим слабым местом. (Вот паршивец!) Но знаешь, друг, ты лучше никому не говори об этом, люби ее молча…

— Да чтоб твои глаза лопнули! Чтоб твой язык отсох и упал, как лист! — мгновенно вскипел Ромео. — Какая, к чертям собачьим, Кормилица?! При чем здесь Розалина?! Девушка, Бенволио! Я люблю эту девушку!

— Джульетту?

— Значит, ее зовут Джульетта… Джули… Господи, Бенволио, есть же на божьем свете имена, сами звуки которых отдаются в сердце как сладкая музыка…

— Ну, извини, извини, не понял сначала, — проворчал тот. — Спасибо тебе, конечно, за любезные пожелания, мой добрый друг, но порою весьма непросто уследить за тем, кого ты любишь сейчас, и кого полюбил пять минут спустя…

— Джульетта… Я должен поговорить с ней, Бенволио! Я обязательно должен поговорить с ней! Сейчас! Немедленно!

Бенволио звонко выругался, что случалось с ним крайне редко:

— Да гореть мне в аду, чтоб я сдох!.. А я-то, дурак, думал, что все плохое на сегодня уже случилось… Я-то надеялся, что ангелы хоть на остаток ночи сжалятся над нашими душами, а черт — над телами!..

— Кормилица, Кормилица!

— Что, ласточка моя?

— А кто тот прекрасный юноша, чьи глаза ярки, как угли в ночи?

— Да Господь с тобой, ласточка! Уж юношей здесь, как блох на собаке! И все, между прочим, так и горят глазами, так и стригут ручками, и притопывают в нетерпении ножками. Уж не я ли говорила тебе, малышка моя, доброе, выдержанные вина уж так заводят, так заводят, уж таким всех проказниками делают — спаси-сохрани…

— Кормилица!

— Нет, ежели, к примеру, взять испанскую мадеру, да вот взять ее…

— Кормилица же! Ну хватит же о вине! Сколько можно!

— Что, ласточка моя?.. Ну да, конечно, вам, молодым стрекозам, еще непонятно, как кровь густеет с годами, как медленнее течет по жилам, как нуждается в том, чтоб ее подгоняли, словно ленивый мул, что нуждается в палке погонщика…

Больше не слушая ее бормотание, Джульетта быстрым движением поправила прядь волос, что выбилась из-под маленькой шапочки с кокетливым перышком, так же неуловимо одернула на талии нарядное платье-котта, украшенное серебряным шитьем по голубой, с отливами ткани и сделала шажок в сторону. Потом — другой, третий, четвертый…