Элиза Ожешко - Последняя любовь Страница 25

— Пока тебя не было, — проговорила Регина, — мы беседовали с паном Равицким, а потом начали читать очень интересную книгу.

— Какую? — спросил Генрик и сел.

— Я обнаружил на столе прекрасную книгу о древнегреческом искусстве, и она навела нас на мысль, что люди в разные эпохи по-разному понимали красоту.

— По-моему, — сказал Генрик, — истинная красота должна одинаково цениться во все времена.

— Конечно, — согласился Стефан, — но каждая эпоха создавала свой идеал красоты. В древней языческой Греции был культ человеческого тела. И в античных статуях с потрясающей силой запечатлены безукоризненно правильные формы, но нет даже намека на внутренний мир, озаряющий человека своим светом. Христианство окутало человека туманом аскетизма; плоть, как нечто омерзительное, была предана анафеме; человек пожелал освободиться от телесной оболочки и еще при жизни стать чистым духом. Поэтому искусство в раннюю эпоху христианства пренебрегает формами человеческого тела. Фрески тех лет поражают огромными размерами; фигуры на картинах или вырезанные из дерева вызывают недоумение — до того они расплывчатые и застывшие. Лишь спустя века уразумели, что тело без души мертво и дух, не заключенный в телесную оболочку, расплывается в неуловимом тумане абстракции. Из области искусства это понятие перешло и на человеческие отношения. Человечество перестала удовлетворять только телесная красота, — душа, внутренний мир стали играть большую роль во взаимоотношениях людей. Но это не значит, что плоть продолжали считать чем-то постыдным; напротив, наука, позволив людям познать самих себя, доказала, что дух, освобожденный от материи, — абстракция, а человек без души — животное.

— Я слышу, речь идет о душе, — раздался голос доктора, вошедшего через балконную дверь. — Скажите пожалуйста, понимаете ли вы, что такое дух?

— Ты, эскулап, верно, станешь утверждать, — проговорил Генрик, — что дух — результат деятельности головного мозга и зависит от того, как в голове человека сплетаются нервы и располагаются извилины.

— Вот именно, — ответил доктор. — Несколько лет посвятил я изучению головного мозга и пришел к выводу, что там — начало и конец всего, что люди окрестили звучными словами. На самом деле — это всего лишь результат развития клеток мозга.

— А видели вы функционирующий живой мозг? — спросил Равицкий.

— Признаться, наука еще не нашла такого способа.

— Мне это известно, — продолжал Равицкий, — а потому, и по ряду других причин, я не стал бы категорически утверждать, что то, что люди в течение веков полагали за нечто обособленное, есть проявление материи.

— Вы отвергаете науку? — спросил медик.

— Я считаю, что наука, — возразил инженер, — мощный двигатель, который способен улучшить и возвысить человечество, свет, который поможет человеку понять собственную природу и природу окружающих его предметов. Однако, уважаемый доктор, согласитесь, в мире есть вещи, которые наука пока еще не объяснила. Некоторые истины, быть может, навсегда останутся за пределами ее возможностей, и, следовательно, вопрос о человеческой душе если и будет выяснен, то не скоро. Пока же ни физиология, ни анатомия, ни химия не дают нам определенного ответа.

— Какой же из этого следует вывод?

— А такой, что в человеке, помимо материального начала, есть нечто не поддающееся анализу холодного рассудка, — не важно, божественного оно происхождения или нет, но человек обязан развивать в себе это «нечто», ибо оно-то и отличает его от прочих творений.

— Я согласна с паном Равицким, — отозвалась Регина. — Я, как всякая женщина, малообразованна и имею лишь смутное представление о научных открытиях. Поэтому мне трудно судить о том, что называют человеческим духом. По-моему, дух — это человеческая мысль, мужество, воля, благородство, любовь, мечты, высокие стремления и порывы, и это я чту в человеке. Для меня бездушный красавец — мертвец. Только душа может сделать человека истинно красивым. В молодости почти всех ослепляет и влечет внешняя красота. Это признак того, что душа в человеке еще не пробудилась, что она не стремится найти родственную душу. Но чем ярче разгорается утренняя заря жизни, тем упорней человек начинает искать духовной близости с окружающими. И наступает час, когда ничтожество или невежество заслоняет даже самую красивую наружность, и тогда приходит понимание, что счастье возможно лишь с близким по духу.

— Значит, — с упреком сказал доктор, — вы полностью исключаете из человеческих отношений бессознательную силу, инстинкт, который как магнит притягивает людей друг к другу?

— О нет, — возразила Регина, — мне известно, иногда влечение вспыхивает мгновенно, независимо от нашей воли, и, властно указывая на встретившегося на нашем пути человека, говорит: смотри!.. Но это влечение зарождается не в душе, и в чем его причина, вам лучше знать. Однако в разумном человеке это неосознанное чувство вызывает желание узнать того, к кому его притягивает, как магнитом. И вот тогда начинается работа духа. Человек спрашивает себя: что же представляет собой этот встречный, достоин ли он уважения? И только когда он во всем отдаст себе отчет и скажет: достоин! — тогда на этой разумной основе и сильном неосознанном влечении возникнет прекрасное чувство.

— Об этом мы уже не раз говорили, — сказал доктор.

— Тема, правда, не нова. — Регина улыбнулась. — Но вы, дорогой доктор, сами начали этот разговор, спросив, что мы подразумеваем под человеческим духом.

— И не жалею об этом, так как ваши суждения я готов слышать всегда.

— Но ведь ты не признаешь души! — заметил Генрик.

— Дорогой мой, — ответил доктор, — когда я разрезал скальпелем трупы в анатомическом театре, я был убежден, что души не существует и все рождается из материи. Но теперь я не буду настаивать на этом. Не важно, материя или сверхъестественные силы являются источником человеческой мысли, благородства, отваги, самых смелых дерзаний, важно, что они составляют замечательную сторону нашей натуры. Я согласен, пусть человечество совершенствуется из века в век, но с условием, чтобы оно становилось похожим на вас.

— Amen, — торжественно произнес Генрик. — Лестно это слышать, доктор.

Стефан все это время не спускал глаз с Регины, которая была, казалось, поглощена рукоделием.

Тут в дверь просунулась огромная клетка с голубым попугаем, которую держала рука в лиловой перчатке. Застрявшая в тесном проходе клетка несколько секунд как бы висела в воздухе, и, кроме нее, птицы да лиловой перчатки, никого не было видно.

— Что это? — засмеялась Регина.