Анри де Ренье - Страх любви Страница 25

— Как смешно! Можно подумать, что мы все такие, отделенные друг от друга чем-то прозрачным. Мы видим поступки, но не понимаем друг друга.

С минуту она думала. Голубь, прилетевший из сада, задел окно своим тяжелым крылом. Она добавила:

— Да, и так продолжается до тех пор, пока один из двух не разобьет стекло… А между тем, Марсель, мы вместе играли здесь, когда были маленькими. Я вас отлично помню…

Он также отлично помнил ее. Волосы у нее были светлее, чем теперь, и они были заплетены в косу за спиной. Она не любила сада Пале-Рояля, слишком замкнутого, слишком тесного, где ей недоставало привычных игр и друзей. Она предпочитала Тюильри, особенно одну поперечную аллею, которая идет вдоль цветников и заканчивается на одном конце статуей Юлия Цезаря, а на другом Дианой-Охотницей. Здесь встречался он с ней иногда, приходя вместе с г-ном Ренодье, который прогуливался взад и вперед, созерцая обугленные развалины дворца Тюильри, в то время еще стоявшие там.

— Ах, эти красноватые развалины! Они были для него свидетельством вечной грубости и вечного варварства человеческого… И с какою горечью смотрел он на меня, когда я бегал по аллее! Он уже замечал, что я не создан для жизни и буду страдать от нее, что я не сумею охранить себя от людского эгоизма и людских желаний, с которыми она нас сталкивает. Уже тогда я имел жалкий вид среди моих товарищей по саду Тюильри, Жюльетта! Я был застенчив, связан, неловок. И каким страшным казался мне уже тогда этот мир в миниатюре, этот мир, шумный и задорный, в который я вмешался вместе с вами!.. О, эти дни в Тюильри! Я почти боялся их; я жалел о своих одиноких послеобеденных прогулках в Пале-Рояле, когда я уходил от других детей… И вы сами внушали мне легкий страх, Жюльетта, — бы были резки, прихотливы и своенравны.

Он говорил с непривычным оживлением. Он пытался этим образом прежней девочки отвлечь свои взоры от молодой женщины, стоявшей рядом с ним в своей живой прелести. Ему казалось, что между нею и самим собою он создает искусственное расстояние. Так, он уже думал меньше об ее обнаженной шее в ожерелье из теплых жемчугов; он менее вдыхал тонкий и легкий аромат, исходивший от нее, и, чтобы забыть ее присутствие, он устремлял взор в этот квадратный сад, суровый, несмотря на листья и цветы, в этот сад, который некогда, в дождливые дни, он так часто обходил по окаймлявшим его галереям, вместе со своим отцом, усталый профиль и исхудалое лицо которого он видел отраженными в зеркальных окнах магазинов.

Внезапно он отошел и сел в кресло, повернувшись спиной к окну. На стекле пальчики Жюльетты выстукивали гамму. Звук оборвался. Молодая женщина дружески оперлась о спинку кресла.

— Признайтесь, Марсель, что, в сущности, я вам всегда надоедала девочкой, как надоедаю и сейчас. Я была веселым ребенком, а вы угрюмым мальчиком, так же, как сейчас я — легкомысленная молодая женщина, а вы — серьезный молодой человек.

Она нежно положила руку на плечо Марселя.

— Ваша жизнь была печальна, я знаю; но поверьте мне, Марсель, не вся жизнь такова, быть может. Почему вы упорно не хотите ничего принять от нее? Почему вы замыкаетесь в ваше нездоровое одиночество? Есть на свете чудесные вещи: солнце, красота, любовь!

Он поднял на нее глаза, так как она стояла во весь рост перед ним. Их взгляды встретились. Она коснулась пальцем своего жемчужного ожерелья, словно оно душило ее и словно ей хотелось его распустить. Голос ее слегка дрожал.

— Мне так хотелось бы, чтобы вы были счастливы, Марсель, чтобы вы получили свою долю от жизни!

Он продолжал молчать и грустно качал головой с выражением неистовой горечи, которого она за ним не знала. С минуту она колебалась.

— Вы, значит, ничего от нее не желаете, ничего не хотите?

Он глухо ответил:

— Ничего.

Они стояли друг против друга, он — недвижный и мрачный, она — опершись рукой о край стола. Медленно краска залила все ее лицо. Цвет его был так ярок, что молочные жемчуга на ее шее показались еще белее. Вполголоса она повторила:

— Ничего, Марсель, ничего?.. Ни даже?..

Она не договорила. Все ее тело, казалось, поникло в безграничном томлении. Можно было подумать, что одежды сейчас соскользнут с нее и она предстанет нагая. За стеклами заворковал голубь. Один из двух ключей, лежавших на скатерти, упал. Марсель Ренодье машинально нагнулся, чтобы поднять его.

Он думал, что никогда не будет в силах подняться, — так сжимало ему виски и так шумело в ушах. И ему казалось, что эта минута длится долго, без конца, длится всю жизнь…

Когда он выпрямился, Жюльетта де Валантон стояла все еще на том же месте. Она натягивала одну из перчаток, которую сняла, входя. Голосом робким и слабым он спросил, почему она уходит так скоро. Она ответила, что не торопится и охотно останется еще немного. С лицом спокойным и ясным под широкою шляпою, покрытою розами, она даже улыбнулась в ответ на сказанную им фразу. Она снова села в то же кресло, как будто между ними ничего не произошло. Они заговорили о Сириле Бютелэ. Художник отложил свой отъезд из Парижа из-за некоторых работ, которые ему хотелось кончить, и, между прочим, из-за ее портрета, начатого весной. Он просил у нее еще несколько сеансов. Она, наверное, согласится, несмотря на то, что у нее сейчас много званых обедов и приглашений. Г-н д'Аржимель должен сопровождать ее сегодня вечером на праздник охотников на голубей. Потом она спросила, кто заботится о голубях Пале-Рояля и много ли их там. Какая жестокость убивать этих бедных птиц ради забавы! Она говорила тихо, размеренно. Потом она натянула перчатку на обнаженную руку. Порою она прикасалась к своему ожерелью. У нее был утомленный вид. Встав, она зашаталась. Проходя по гостиной, она поглядела вокруг себя. В прихожей она протянула ему руку. Было слышно, как в кухне служанка наливала воду из крана.

Когда дверь захлопнулась, он вернулся в гостиную, поправил на столе скатерть, уголок которой свешивался вниз, потом подошел к окну. Стекло показалось ему мокрым от дождя, так как глаза его были полны слез. Пролетел голубь… Г-н д'Аржимель для забавы убивает этих бедных птиц… Тогда он вспомнил набросок Сириля Бютелэ, изображавший серую голубку на краю колодца из красного мрамора, и он ощутил жажду, такую жажду, что направился в спальню налить стакан воды из графина, стоявшего на комоде. Потом он ничего уже не помнил, а очнувшись, он увидел себя лежащим на полу среди осколков разбитого стакана, один из которых слегка порезал ему кисть руки.

XVI

Марсель Ренодье сложил письмо, только что полученное от Антуана Фремо; последний извещал его о том, что приедет завтра за ключами от дома и от маленького красного столика. Сложив письмо, он закрыл глаза и стал ждать. Он ничего не видел, кроме мрака. В нем не выступало никакого образа. Жюльетта не появлялась. Разве розы растут на пепле? Его сердце было не более как прах, недвижный и лишенный грез. Ему оставалось лишь окончательно затоптать его и ожесточить… У него явилась горькая уверенность, что судьба его определилась навсегда.