Валери Кинг - Плененные сердца Страница 25

Под этим умоляющим задушевным взглядом сердце Эвелины дрогнуло. Все ее опасения исчезли, как и сама мысль о том, что Психея невидима. Да и то, что все это может происходить, если вдуматься, только в больном воображении, уже не волновало ее. Ну, боги, ну, греческие. С кем не бывает.

Нежно коснувшись руки молодой женщины, она сказала:

– Не стану притворяться, что я хоть немного понимаю, как это может быть, что вы сидите здесь, передо мной. Сочтем, что это не важно. Я желаю вам всего хорошего и предлагаю свою дружбу.

– Вот так-то лучше! – воскликнула леди Эль. Обняв Эвелину за плечи, она поцеловала ее волосы и затем обратилась к Психее: – Но что вы скажете о моей внучатой племяннице? Правда, она прехорошенькая?

– О да, – живо откликнулась Психея, к большому удивлению Эвелины.

– Какой вздор! – заявила Эвелина. – Вовсе я не хорошенькая. Я, что называется, приличной наружности, и если уж очень постараться найти для меня подходящий комплимент, то можно сказать, глаза у меня недурны.

– Чепуха! – возразила Психея. Глаза у нее заблестели. – Вы просто мало обращаете внимания на свои туалеты, и, если я не смогу сделать ничего более полезного, находясь под крышей дома вашей тетушки, по меньшей мере я научу вас более удачно причесываться и выбирать платья, более подходящие к вашей чудесной фигуре. Я не всегда была такая, какой вы меня сейчас видите. За столетия я многому научилась от моей прекрасной, хотя и грозной свекрови. Можете мне вполне довериться.

– Но зачем? – спросила Эвелина, озадаченно разводя руками. – У меня нет никаких причин столь тщательно выбирать туалеты, как вы выразились. У меня нет и денег, чтобы обновить свой гардероб. Да и никакого интереса к этому занятию, единственной целью которого является найти себе мужа.

– Цель здесь совсем другая, – с серьезным видом возразила Психея. – Это любовь. Только любовь, и ничто иное, иначе перед потрясениями, которые разрушают даже самые счастливые союзы, браку не устоять.

– Любовь меня не интересует, – сердито заявила Эвелина.

– Любовь интересует всех, – со знанием дела кивнула Психея, – и куда больше, чем вы думаете. По упрямому выражению вашего лица я вижу, что вы намерены со мною поспорить. Но я вам этого не позволю. Вот, кстати: скажите-ка мне, неужели вы были совершенно безразличны к поцелуям лорда Брэндрейта? Если я услышу ваше «да», я сейчас же покину этот дом. Я оставлю вас в покое и никогда больше не вернусь сюда. Ну что? Отвечайте же! Вас ничуть не взволновали ласки его милости?

– Он целовал тебя? – воскликнула в изумлении леди Эль. – Но как это замечательно! Как чудесно! Я так и знала, что к этому идет! Я так и знала!

Щеки Эвелины вспыхнули – и от смутивших ее замечаний тетки, и от воспоминаний, которые она всячески гнала от себя.

– Так я и думала! – торжествующе заявила Психея.

Эвелина не знала, что сказать. Она окончательно стушевалась, встретив прямой улыбающийся взгляд Психеи. Ей хотелось возразить, опровергнуть их слова, но вместо этого она почему-то улыбнулась. Приходилось признать очевидное. Ее взволновали объятия Брэндрейта, его поцелуи. Но любит ли она его? Могла ли она влюбиться в лорда Брэндрейта, в «неуловимого маркиза», как его называли в свете? Трудно было в это поверить, но почему тогда мысль о нем вызывала в ней такой восторг?

– Первое, что мы должны сделать, – сказала Психея, нарушая ход ее мыслей, – это выбросить все эти лиловые, белые и розовые платья. Ваши цвета, Эвелина, – это насыщенный красный, зеленый и синий. Напрасно вы с таким возмущением смотрите на меня. Скоро вы сами поймете, что к чему!

Два часа спустя после ленча, за которым Аннабелла по каким-то таинственным причинам отсутствовала, Эвелина вместе с Психеей и леди Эль рассматривали содержимое старинного деревянного сундука. Все ткани, которые леди Эль приказала прислуге достать с чердака, были изъедены молью и покрыты плесенью. Краски были еще свежи, поскольку на них не попадало солнце, но, когда леди Эль попыталась взять в руки рулон парчи персикового цвета, ткань тут же расползлась. Но, будь она даже в лучшем состоянии, исходивший от нее горьковатый запах тления не позволил бы пустить ее в дело.

– Боюсь, что наша затея безнадежна, – сказала леди Эль, покачивая головой. – Да и парчу больше не носят, кажется. А жаль. Такая прекрасная, благородная на вид и на ощупь ткань, но ее не сравнить с муслином, батистом или шелком.

«Тем лучше», – подумала Эвелина. С того момента, как леди Эль и Психея задумали преобразить ее, Эвелина пребывала в смущении и тревоге. У нее не было никакого желания меняться, стать другой. Этого, по ее внутреннему убеждению, просто не могло быть. Теперь она только и делала, что раскаивалась в своем поспешном и непродуманном согласии на эту авантюру.

Они перешли из ее спальни в большую комнату внизу, которую два окна, выходившие в сад, наполняли ярким светом. Комната была квадратная, с высоким потолком. В саду некогда искусно подстриженные деревья и кустарники, в форме чайников, кроликов и шахматных фигур, пришли в полное запустение и произрастали во всей своей первозданной дикости. Эвелина часто проводила в этой комнате утренние часы за чтением или шитьем на маленьком, но удобном диванчике у камина.

В центре комнаты на прекрасном старинном, с резными украшениями столе возвышалась серебряная ваза. При жизни мужа леди Эль они все трое обычно завтракали здесь. После семи лет скудости и лишений комната сохраняла лишь последние следы былой красоты. На стенах висели несколько портретов, в том числе самой леди Эль, Генри Родона, ее возлюбленного супруга. А также и спаниеля, изображение которого дядя Генри, как его называла Эвелина, просто обо;кал. На некогда темно-синем шелке обоев красовались потускневшие серебряные бра. Изумительный лепной потолок по каким-то необъяснимым причинам не отбился и не облупился, как в остальных комнатах. В центре висела хрустальная люстра. Эвелина помнила эту комнату в прежние, счастливые времена, когда паркет блестел, люстра, в которой горело три дюжины свечей, сверкала и переливалась, стол под Рождество ломился под тяжестью всяких деликатесов, в камине полыхал огонь. Как все изменилось. Три года назад портьерная ткань из этой комнаты пошла на редингот для леди Эль, накидку для Эвелины и обивку кресел в столовой.

Но Эвелина никогда не слышала от леди Эль ни одной жалобы.

Ее поражало, что тетка, всю свою жизнь пользовавшаяся всяческой роскошью, лишившись всех этих благ, никогда не упрекала за это судьбу. Так поступили бы многие, но она только смеялась и называла своего покойного мужа «влюбленным глупцом». Похоронив его с почестями и оплакав с любовью, она никогда не позволяла никому сказать о нем дурного слова. Когда Эвелина однажды спросила ее, как она переносит столь разительные перемены в своей судьбе, леди Эль, задумавшись на мгновение, отвечала: «У меня слишком много друзей, чтобы я могла считать себя бедной».