Розалин Майлз - Королева Страница 25

И я успею кое-что сделать загодя.

— Где моя кузина, леди Екатерина Грей?

Сегодня я еду охотиться — она едет со мной.

Стояло прекрасное лето — чудная охотничья пора. Однако моей мишенью в тот день был не вепрь и не олень. Если я приближу к себе Екатерину, осыплю милостями, даже выдам замуж или по крайней мере притворюсь, будто подумываю об этом, Мария и весь мир увидят, что, коли дело дойдет до наследования, у нас в Англии есть свои кровные наследники Тюдоров, которых я могу, если потребуется, возвеличить собственной рукой, и нечего всяким Стюартам совать свои ведъминские сопливые носы в наши дела.

— Ваше Величество, госпоже Екатерине сегодня неможется, — доложила леди Джейн Сеймур.

— Неможется? Отчего?

— Вчера она переела абрикосов, у нее к ним слабость.

— В середине лета? Они же еще зеленые!

— Зеленые, мадам, вот сегодня с утра ее и выворачивало наизнанку, но она клянется завтра быть к вашим услугам.

— Хммм.

За кого бы выдать Екатерину? При дворе есть молодые лорды: Рэтленд, Девере и скучный граф Гертфорд. Однако, если я выдам ее замуж и она родит пресловутого сына, этого призрачного принца из Тюдоров…

Брату Эдуарду в октябре исполнилось бы двадцать пять — вот уже целое поколение, как у Тюдоров не рождаются принцы…

И новый родится у Екатерины?

Типун мне на язык!

Это было странное лето, в воздухе пахло свадьбами. Верный Эрик совсем распалился от моей уклончивости и, дабы ускорить сватовство, прислал из Швеции своего канцлера. Вот в кого влюбилась бы и слепая, хотя Екатерина, бледная, жмущаяся у моего трона, похоже, этого не замечала.

— Скажите, милорд, — спросила я, когда он прикладывался к руке, — все ли мужчины в ваших краях столь же длинноноги, пригожи и рыжеволосы?

Он поклонился, коснувшись шляпою пола, но не сводя с меня голубых, как бирюза, глаз.

— Мадам, мой государь — красивейший мужчина Европы и ждет одного вашего слова.

Я взглянула на Робина. Он словно и не слышал.

А с красавцем ландграфом прибыли восемнадцать пегих скакунов, подобранных в масть, мышино-белых, с длинными шелковистыми щетками цвета слоновой кости, расчесанными, словно у девицы к первому причастию. Мне пришлись по сердцу Эриковы кони, а еще больше — два корабля с полными сундуками золота, алмазов с перепелиное яйцо, изумрудов, жемчуга. Любование ими отчасти исцелило мои сердечные раны.

А другие тем временем шли к венцу. Мой двоюродный дед Говард выдал свою дочь леди Дуглас за графа Шеффилда. Привез он ко двору и своего сына, юного Чарлза, робкого, но зоркого и смышленого. К свадьбе моя чулочница сотворила чудо — чулки из лучшего шелка, какой только видел свет. И хотя свет их не увидел, все ж это было еще одно мимолетное утешение.

А в утешении я нуждалась. Семнадцать весен исполнилось юной Дуглас, не так уж мало для невесты, когда двенадцатилетние идут к алтарю, — на десять лет меньше моего, да куда там — ведь мне к тридцати пошло! — и уже зубы побаливают, будто мало другой боли…

На свадьбе Екатерина честно держалась рядом со мной, но я никак не могла взять в толк, что ее тревожит.

— Ну, душенька, — сказала я шутливо, потому что хотела, чтоб к ее бледным щекам прилило хоть немного доброй тюдоровской крови, — что вы скажете, если теперь мы подыщем муженька вам?

Она через силу изобразила улыбку и слабым голосом ответила:

— Я не хочу выходить замуж. Я счастлива оставаться девицей и служить Вашему Величеству.

Что на нее нашло? Куда подевались прежние заносчивость и похвальба?

— А, чепуха, — отрубила я. — Не говорите так. Мы найдем вам мужа, не бойтесь! Вот, отведайте пирога с дичью, выпейте доброго вина, это вас подкрепит.

И все равно ее затравленный, нездоровый взгляд провожал каждый мой шаг.

Мне было не до Екатерининых капризов. Может, просто девичья дурь напала от жары — и жара эта действовала не на нее одну.

Как ни старалась я глядеть в другую сторону, я знала, что глаза всего двора устремлены на Робина. Он теперь — вдовец. Женится ли он снова?

Или заведет пассию?

Чего ради я за ним слежу?

И какое мне дело?

Он все время находился рядом в присутствии и в моих покоях. Мило беседовал, был приятен и предупредителен в обхождении, порой даже шутил. Но я видела перед собой другого Робина, не того, которого я знала. Если я охотилась, он охотился со мной, но всегда держался позади.

Если я заговаривала, тут же отвечал, если я танцевала, танцевал тоже.

Но он больше не искал встречи со мной.

А пока я изводилась этим и боролась с собой, наш и без того печальный двор посетила новая печаль — умерла бедняжка Джейн Сеймур.

Как и Эми, она умерла совсем молодой.

В один день, даже можно сказать, в одночасье — от оспы. Я рыдала о ней, двести плакальщиков по моему приказу присутствовали на отпевании в Вестминстере, все мои дамы и кавалеры провожали ее в последний путь.

Я не знаю, чем была в то время моя собственная жизнь — живым умиранием или умирающей жизнью. Одно знаю точно — я не жила. Лето шло своим чередом, мы сбежали от жары в Гринвич, но и это не принесло облегчения. День за днем в небе, словно огромный гнойник, вызревала гроза.

И вот однажды в полдень наступила тьма.

Черные тучи расплылись по небу, как пролитые чернила. Из нашего высокого замка виднелся утонувший во тьме Сити. Только под вечер долгожданная гроза расколола чашу небес яростными ведьминскими языками молний.

— Мадам, умоляем, идемте.

Кэри, Анна Рассел и Мария Сидни с жаром уговорили меня подняться на самую высокую башню Гринвича.

— Посмотрите, Ваше Величество, какой фейерверк!

Небеса разверзлись, и стало видно, как молнии яростно бьют в купол собора Святого Павла. Из хлябей небесных на Лондон обрушились огненные шары — на деревья, на дымовые трубы, словно освещая последний день земли жутким, мерцающим светом, молниеносной яростью небес.

— Господь гневается! — причитала рядом со мной зеленая от страха Екатерина, цепляясь за Леттис Ноллис. — Он видит наши прегрешения!

Он карает нас!

Впрочем, она не дождалась сострадания от Леттис, которая выросла, превратилась в смелую, дерзкую девушку и явно не испугалась грозы.

Собор Святого Павла горел, пламя уже объяло колокольню. Жар был так силен, что плавились сами колокола, жидкая бронза выжигала тонзуры на головах тех, кто тщетно пытался их спасти.

— Господи, помилуй! — пролепетала полумертвая от ужаса Екатерина.

— Помилует он, как же! — рассмеялась Леттис, встряхивая рыжими кудрями. Откуда такая уверенность?

То была страшная ночь. Я не спала, но под утро, когда начало проясниваться, вдруг задремала. Тем страшнее прозвучал на самой заре стук в дверь. Никто и никогда не посещал меня так рано. Почему стража его не задержала? В полутьме я услышала испуганный голос Кэт: