Джоанна Линдсей - Серебряный ангел Страница 25

Джамиль удивленно приподнял брови, но о причинах такой необычной просьбы не спросил. Дей кивнул головой, и все слуги стали пятиться спиной к дверям, кланяясь своему господину по мере приближения к ним, — обычный способ уходить в присутствии восточного властелина. Точно так же выходила и женщина, явно недовольная тем, что главный министр отобрал час, отведенный ей для общения с деем. Он не отрывал взгляда от загадочного спутника Омара, убежденный, что и тот столь же пристально смотрит на него из-под опущенного капюшона своего бурнуса.

Как только комната опустела, дей требовательно спросил:

— Ну? Неужели наконец кто-то пришел, чтобы рассказать об этом проклятом заговоре, который сводит меня до срока в могилу? Что же он сообщил тебе, Омар?

— Только то, что его путешествие было приятным, если, правда, можно считать приятным месячное пребывание в море без женщин, которые должны скрашивать досуг мужчины.

Джамиль сердито посмотрел на своего главного министра.

— Ты пришел затем, чтобы шутки шутить, старина? Омар больше не в силах был сдерживаться и буквально затрясся от смеха, не обращая внимания на то, что лицо повелителя Барики делалось все мрачнее. Великий визирь хохотал так, что на глазах его выступили слезы. Лишь после этого он сумел обратиться к Дереку:

— Открой свое лицо наконец, а то он подумает, что я сошел с ума.

Дерек стал стаскивать с головы капюшон, одновременно делая несколько шагов в направлении дея. Джамиль сел на подушки, но тут же вновь вскочил на ноги. Дерек подошел к нему, и они оба замерли, разглядывая друг друга. В одной паре зеленых глаз вспыхивали то надежда, то недоверие к тому, что они видят; другая, совершенно неотличимая от первой, светилась радостью.

— Джамиль! — произнес Дерек, сумев вложить в это единственное слово целое море переполнявших его чувств.

Джамиль наконец улыбнулся и вдруг, громко вскрикнув, по-медвежьи сжал брата так сильно, что, будь на месте Дерека менее крепкий человек, у него сломались бы кости. Ответные объятия были столь же сильны.

— Аллах милосердный, Касим! Я уже не верил, что когда-нибудь снова увижу тебя.

— И я тоже.

Оба рассмеялись, подумав одновременно, что для того, чтобы «увидеть» брата, любому из них достаточно посмотреть на свое отражение в зеркале. Но быть вместе, — это, безусловно, совсем другое дело.

— Девятнадцать лет! — продолжал Дерек, не отрывая глаз от Джамиля. — Боже, мне так недоставало тебя!

— Не более, чем мне. Я думал, что никогда не прощу матери то, что она разлучила нас.

— Но одного старого человека это сделало счастливым, — тихо произнес Дерек.

— Что мне до того, если я чуть не умер от горя? — воскликнул Джамиль с негодованием, которое никогда не умел сдерживать. — Ты знаешь, они и меня пытались убедить в том, что ты умер, как и всех других! Меня! Как будто я не чувствовал правду. Я думал, я схожу с ума, слыша, как даже Рахин доказывает, что ты мертв, и зная… Оно говорило мне, что этого не может быть! — Джамиль указал на то место своей груди, под которым билось сердце. — Ив конце концов она была вынуждена рассказать мне, что сделала. В тот день я перестал называть ее матерью.

— Тебе следовало бы рассказать мне об этом. Джамиль махнул рукой.

— Только когда мне исполнилось пятнадцать, она сказала, как можно связаться с тобой. Мне было тяжело доверять бумаге те чувства, которые бушевали во мне в течение предыдущих пяти лет. Ведь я прекрасно знал, что пока мои письма дойдут до тебя, их обязательно прочитают другие.

— А я все боялся спросить, почему ты не отвечаешь на мои послания, которые я начал писать тебе сразу же.

— Я никогда не получал их. Наш отец следил за этим, опять же по настоянию Рахин.

— Но зачем? — воскликнул Дерек, доказывая, что и ему не чуждо чувство негодования.

— Она не хотела неприятных воспоминаний. Конечно, нас было двое, и одним можно было пожертвовать. Но она не хотела, чтобы что-то напоминало ей о сделанном.

Прежде чем ответить, Дерек посмотрел куда-то вдаль.

— Я помню слова, которые она сказала, когда сажала меня на корабль. «Сама я не могу вернуться назад, Касим, — сказала она тогда, — а если бы и вернулась, то все равно не в состоянии родить ребенка. Ты единственный, кто может продолжить мой род, а это столь же важно в Англии, как и здесь. Джамиль — первенец. Ваш отец никогда не разрешит уехать ему. А ты… ты — единственное, что я могу дать моему отцу, а я его очень люблю, Касим. Для меня непереносима мысль о том, что он умрет в одиночестве, без малейшей надежды на будущее. Единственное, что я могу дать ему, — это ты. Ты станешь его наследником, его утешением, его смыслом жизни. Пожалуйста, не осуждай меня за то, что я отсылаю тебя к нему».

— Она все равно не имела права!

— Да, — мягко согласился Дерек. — Но я на всю жизнь запомнил, как она плакала, когда отчалил мой корабль.

Братья замолчали, глядя друг другу в глаза.

— Я знаю, — наконец согласился Джамиль. — Я часто слышал, как она плачет, думая, что никого нет рядом. Но я тогда был слишком молод и не умел прощать. Я гнал от себя мысль, что она может так же сожалеть о тебе, как я сам, отказывался верить, что она все еще любит тебя после того, что сделала. Я и Мустафу возненавидел за то, что он позволил ей уговорить себя и дал согласие на это.

— Тогда у него было много сыновей, хотя мы, конечно, были самыми любимыми.

— Не пытайся придумывать Для него оправдания, Касим. Сама судьба наказала его позже, когда половина его сыновей умерли, не успев даже покинуть гарем.

Эти злые слова заставили обоих нахмуриться.

— Не надо. Ты ведь на самом деле не думаешь так, — сказал Дерек.

— Конечно, — ответил Джамиль. — Но ему действительно пришлось оплакивать потерю пятерых сыновей, одного из которых он сам отослал от себя. Ведь все вокруг думали, что ты умер, и это вполне могло стать правдой. Наверное, ему только и оставалось, что ругать знавшего обо всем Омара за то, что тот не отговорил его от чрезмерной щедрости к любимой кадин.

При этих словах братья обернулись, надеясь, что получат дополнительные разъяснения от Омара, и вдруг поняли, что он давно незаметно вышел из комнаты, не желая мешать их первой встрече после столь, долгой разлуки. Обоих развеселила и растрогала такая деликатность старика. Они молча уселись на подушки. Джамиль подвинул брату длинную трубку с янтарным мундштуком, но тот отрицательно качнул головой. Дерек сидел в выглядевшей несколько неуклюже здесь позе, которую мог занять только европеец: оперевшись локтем одной руки и положив другую на согнутые колени. Из-под его раскрытого теперь бурнуса были видны серая полотняная рубашка с открытым воротом, заправленная в узкие лосины, и высокие сапоги.