Наталья Павлищева - Янычары. «Великолепный век» продолжается! Страница 25

Оставленные почти без присмотра слуги и Эме с Далал жили сами по себе.

После их переезда из Кючюксу во дворец Михришах Султан прошло всего несколько дней, девушка не успела привыкнуть ни ко дворцу, ни к этой стороне Босфора. Азиатская сторона была куда тише и проще. На европейской, где дома Стамбула встали на месте домов бывшего Константинополя либо просто сменили хозяев, вместе с утренним криком муэдзинов начинался шум, заглушить который не могли даже сады дворцов.

Далал говорила, что в султанском Топкапы совсем тихо, там даже в покоях второго двора придворные объясняются на языке жестов, чтобы не мешать своей болтовней Повелителю. А уж в гареме и того тише, разговаривают шепотом, передвигаются бесшумно.

– Значит, в Старом дворце лучше, свободней? Тогда почему же все рвутся в Топкапы?

– Здесь, – Далал обвела рукой вокруг себя, – все, кто не нужен султану. Сюда попадают наложницы и рабыни прежнего султана и те одалиски нового, которые больше его не интересуют.

– Но Айше Хатун, которая должна родить сына, тоже здесь?

– А где же ей вынашивать ребенка, не у султана же перед глазами?! – возмутилась такой бестолковостью подопечной Далал. – Накшидиль, ты словно вчера родилась!

Далал теперь уже на примере конкретных девушек, живших в Старом дворце, объясняла устройство гарема султана.

– Самая главная здесь Айше Хатун…

– Ты же вчера говорила, что главная женщина гарема – Эсме Султан, сестра Повелителя?

– В обоих дворцах – Топкапы и Старом – да, но она управляет гаремом. Не перебивай. Айше Хатун, если родит сына, станет кадиной – женой Повелителя.

– Будет свадьба?

– Свадьба? Зачем? Нет, султаны много лет не женились, потом султан Сулейман ради своей Хасеки Хуррем нарушил этот обычай, женились на своих наложницах и их сыновья, а потом снова пошел разлад – кто хочет, конечно, называет кадину законной женой. Для этого достаточно просто привести кадия и перед ним сказать, что признаешь женщину своей женой. Это неважно, ведь положение от этого не меняется, дети все равны, а наследником станет тот, кого назовет султан…

Чуть помолчав, словно споткнувшись, добавила:

– Или янычары…

Сокрушенно вздохнув каким-то своим мыслям (Эме уже научилась не вызнавать, что это за мысли, все равно не скажет), Далал продолжила:

– Разие, Жасмин и Фирузе – икбал. А Амина и Шехсувар даже были кадинами.

– Их разжаловали?

Далал не поняла вопроса, пришлось объяснить:

– А… нет, не разжаловали, просто они родили девочек, и Повелитель больше не взял их к себе на ложе. Шехсувар родила девочку, когда Повелитель еще был в Клетке, потому малышка долго жила вне дворца, но теперь ее привезли сюда. Зато она названа в честь сестры султана – Эсме.

– Что значит «икбал»?

– Это значит, что они побывали на ложе у Повелителя. Возможно, не раз, но либо не сумели родить ему ребенка, либо родили, но дитя не выжило. А Шевкефза, Рахиме, Рабия… – Далал перечислила десяток девушек, – были гезде.

– А это что?

– Это значит, что Повелитель их заметил, но к себе не взял, просто поинтересовался, как зовут. Остальные джарийе, то есть служанки.

– А я?

– А ты к султанскому гарему отношения не имеешь и считаешься джарийе Михришах Султан. И лучшее, что ты сможешь сделать, – родить будущему султану сына, дождаться, когда тот станет новым султаном, и превратиться в валиде – мать Повелителя, главную женщину империи. Но для этого надо не просто слушать, раскрыв рот, а учиться.

«Нет, – вздохнула Эме, – лучшее, что я могу сделать, это заснуть и больше не проснуться». Потому что родить сына и стать валиде – значит больше никогда не увидеть родной Мартиники, не побывать не только в Париже, но и в Нанте, не стать самой собой. А шальвары и прозрачные рубахи, необходимость есть с низеньких столиков руками, греться у очагов и спать на тонких матрасах вместо нормальных каминов и перин, ей надоели.

Почему-то не верилось в счастливое будущее. Эме по-настоящему затосковала. Сердце подсказывало, что должно произойти что-то, что изменит ее жизнь еще раз, но главное – сердце-вещун говорило о невозможности счастья с любимым.

Душные ночи напоминали ей Мартинику и родительский дом, но запахи цветов из сада были иными, да и голоса тоже… Шум моря, крики вездесущих чаек, далекий плеск весел по воде – все родное и чужое одновременно. Так хотелось вдохнуть даже неприятный серный запах Мон-Пеле, Лысой горы. Иногда, глядя на чаек, Эме завидовала им от души, они могли лететь куда угодно, но почему-то не улетали. Да и чайки были другие, у этих дом здесь, в Стамбуле.

Тоска по родине слилась с тоской по любимому, а еще по своей неудавшейся судьбе. Хотя Далал эту судьбу неудавшейся считать категорически отказывалась и продолжала внушать, что Накшидиль одна из самых везучих девушек во всем подлунном мире.

– Да уж, везения столько, что сама себе завидую…

Эме почти привыкла к новому имени – Накшидиль, все равно никто не называл прежним. Тоску это не уменьшало.

Лето выдалось на редкость жарким, это признавала даже знающая все Далал, потому Эме старалась как можно больше времени проводить в беседках с видом на воду. Далал ворчала, что она загорит, как простолюдинка, обмазывала девушку смесью огурца и меда с ног до головы, чтобы отбелилась и без того белоснежная, без единого пятнышка, кожа, заставляла укрываться и от солнца, и от ветра, требовала, чтобы служанки отгоняли любых насекомых, будь то комар, или муха, или даже бабочка. Ее подопечная должна оставаться драгоценным цветком до того времени, пока его не сорвет тот, кому она предназначена.

Иногда Далал начинала сомневаться, будет ли это шехзаде Селим. Обидно, если такая красота предназначена всего лишь, чтобы усладить шехзаде в его Клетке, родить сына, как ей предназначено, и много лет скучать взаперти. Почему-то Далал казалось, что у Накшидиль более яркая судьба.

Шехзаде Селим которую ночь лежал без сна, закинув руки за голову. В окно была видна яркая звезда на черном ночном небе, где-то плескалось море, тихо шелестел ветерок в кронах деревьев.

Все немного успокоилось. Селим уже понял, что казнь ему не грозит, султан просто хочет привести мысли племянника в порядок и направить их в нужное русло. Этому хорошо поспособствовал Али Хикмет, Селим действительно начал смотреть на многое иначе, чем ему внушала мать.

Но сегодня его мысли были далеки и от мудрого Али Хикмета, и от султана, и даже от матери. Селим думал о Накшидиль.

Ему не удалось взять девушку себе тогда, потом закружили дела, связанные с дальними разъездами, потом был раскрыт заговор… Теперь воспоминания о девушке снова взяли верх. Селим мысленно касался рукой нежной кожи ее щеки, представлял, как сбрасывает с великолепного тела тонкую сорочку, мысленно скользил по груди, тонкой талии, узким девичьим будрам, ножкам…