Наталья Пушкина-Меренберг - Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой) Страница 25

Борис побледнел от испуга, поняв, что отцу уже известны его махинации.

— Так ты уже знаешь, папочка, — только и сказал он.

— Мне кажется, ты забыл то, что я тебе сказал однажды. Что мне известно все. Впрочем, должен сделать комплимент по поводу твоей изобретательности. Твой план ловок. И что, он уже приведен в исполнение?

Так как Борис понял, что скрывать от генерала нечего и он на него не только не сердится, но даже хвалит, то и рассказал ему все, что до сих пор произошло.

— Островский написал госпоже Громовой, — продолжал он, — что он свое следующее письмо хочет послать с курьером, что, как ты понимаешь, сорвет нам все дело. В официальных сферах я беспомощен. Можешь ли ты, папочка, использовать свое влияние, чтобы это письмо как-нибудь попало нам в руки?

Генерал немного подумал.

— Можешь быть спокоен, — сказал он наконец. — Для Веры Петровны будет закрыт и этот путь. Она не получит письма от Владимира.

Очень довольный, Борис покинул комнату, в которую входил с таким страхом.

Итак, Верина связь с Владимиром была полностью прервана. В первое время после отсылки своего последнего письма Вера стала спокойнее. Она терпеливо ждала ответа Владимира, который положит конец возникшей между ними размолвке. Но когда прошло много времени, больше, чем требуется для письма из Парижа, ее нетерпение достигло предела. Ее душевные муки были непереносимы, страдание безмерно. Она думала, что Владимир отверг ее и забыл. Она потеряла всякую надежду на его любовь. Такое состояние не могло долго продолжаться, оно угрожало ее здоровью и даже жизни. Борис понял, что наступил момент пустить в ход последнюю козырную карту. До сих пор он вел свою игру с терпением и упорством, чтобы довести свой тщательно подготовленный план до конца. Сейчас настало время действовать.

— Василий, — сказал он однажды своему преданному слуге во время утреннего туалета, — ты и твои способности мне нужны для выполнения исключительно важного дела, от которого зависит мое будущее счастье. Могу я на тебя положиться?

— Только прикажите, барин. Все сделаю, что пожелаете.

— Хорошо, мой дорогой Василий. Такие слова мне по душе. Сможешь ли ты так же хорошо подделать чужой почерк, как, например, мой. Да так, чтобы его нельзя было отличить от оригинала?

— Дайте мне три дня, Борис Иванович. Сделаю в лучшем виде. Ни один человек не скажет, что это подделка.

— Ты — молодчина, Василий. Я не ожидал от тебя такого проворства. Но советую осторожно обходиться со своим талантом, иначе не избежать тебе отправиться при случае в вынужденную поездку в Сибирь.

С этими словами он передал Василию пачку писем и добавил:

— Здесь, Василий, оригиналы, которыми ты воспользуешься, чтобы испытать свое искусство. Если будешь уверен, что получается, напиши что-нибудь на пробу и дай мне посмотреть, чтобы сначала я убедился.

Василий не появлялся три дня. На четвертый день утром слуга пришел и протянул ему лист бумаги.

— Это моя проба, Борис Иванович. Вы хотели посмотреть.

— Давай посмотрим.

Борис взял исписанный лист, положил его рядом с оригиналом и сравнил букву за буквой, слово за словом. Он не мог отличить копию от оригинала, найти хоть одну ошибку, которая выдала бы обман.

— Превосходно! Замечательно! — бормотал он под нос. — Это достигнет цели, и она ничего не заметит.

Потом добавил громко:

— Ты свое дело сделал очень хорошо, Василий. Я тобой доволен.

— Спасибо, барин.

И Василий благоговейно поцеловал барину руку. Потом Борис подошел к письменному столу, открыл секретный ящик и дал Василию исписанный лист.

— Перепиши это письмо почерком, который ты научился подделывать, и обрати внимание на все особенности оригинала. Мое счастье зависит от твоей ловкости… И от твоего умения молчать, — добавил он значительно. — Даю тебе время до завтрашнего утра.

— Слушаюсь, Борис Иванович, — ответил Василий и, взяв бумаги, молча ушел.

Когда Борис остался один, он долго в большом возбуждении ходил взад и вперед. Его губы продолжали что-то беззвучно говорить, руки отчаянно жестикулировали.

— Да! — сказал он наконец громким голосом и остановился. — Риск — благородное дело. Но большой опасности тут нет. Василий молчалив, а Любочка обещала сжечь все мои письма. Итак, никто ничего не докажет. Я доиграю игру до конца.

Глава четырнадцатая

Сегодня за чайным столом Марии Дмитриевны не было никого, кроме семьи. Даже Беклешов, к большому огорчению Любочки, отсутствовал. Настроение было угнетенным и все вели себя необычно тихо. Верин всегда радостный юмор исчез, ее беспечный смех не слышали уже давно. Говорить о пустяках у нее не было охоты. Тихая и углубленная в себя, она целиком ушла в свое рукоделие. Другие дамы следовали ее примеру. Даже Петр Модестович был не в настроении. Он привык видеть вокруг себя веселье, в котором, впрочем, сам принимал пассивное участие. Гнетущая атмосфера за чайным столом была для него тем более неприятна, что он не умел занять себя сам, своими мыслями. Уже два раза фидибус[8] выпадал из его рук, что не случалось с ним уже 20 лет, с тех пор как его любимая скаковая лошадь неожиданно погибла из-за апоплексического удара.

Незадолго до 11 часов вечера Беклешов удивил общество своим неожиданным появлением. Так поздно приходить он не имел привычки. При его появлении хозяин дома, его большой друг и покровитель, вздохнул с облегчением. Он надеялся, что гость оживит разговор и расскажет городские новости.

— Добрый вечер, мой дорогой Борис Иванович! — воскликнул генерал. — Позвольте, несмотря на поздний час, приветствовать вас. Сегодня у нас ужасно скучно. Надеюсь, вы принесли изрядный запас новостей и немного повеселите нас перед сном.

— После столь любезного приема, — отвечал Беклешов, кланяясь дамам, — я могу более не извиняться за позднее появление.

— Mieux tard, que jamais,[9] — отвечала ему госпожа Громова.

Это мнение, конечно, разделяла и Любочка.

— Хотя я избалован вашей добротой, — продолжал Борис, обращаясь к Марии Дмитриевне, — я бы считал нескромным заходить к вам так поздно, если бы не поручение…

— Поручение? К кому поручение? — удивленно спросила госпожа Громова.

Руки молодых дам, усердно работавших над шитьем, вдруг остановились. Все глаза с любопытством обратились к Беклешову.

— У меня поручение к Вере Петровне.

— Ко мне? — спросила Вера испуганным голосом. Она смотрела на Бориса в напряженном ожидании, не спуская глаз. Он правильно рассчитал эффект, возбудив крайнее любопытство слушателей. Не отвечая на вопрос Веры, он продолжал: