Кэролли Эриксон - Тайный дневник Марии-Антуанетты Страница 25

Вскоре мы стали различать доносящийся снаружи треск мушкетных выстрелов и крики. Посреди всей этой суматохи с дворцовой кухни пришел слуга с корзинкой пирожных и печенья, и мы жадно принялись за еду.

Вдруг прогремел пушечный выстрел. Огонь велся с крыши дворца. С каждым громоподобным выстрелом пол вздрагивал у нас под ногами, и я даже подумала, что старое здание может не выдержать такого надругательства над собой. Мы начали молиться, а некоторые служанки, самые молоденькие и робкие, снова заплакали. Но примерно через четверть часа пушечная канонада стихла, и мне вдруг показалось, что людей и апартаментах Людовика стало намного меньше, да и суета прекратилась. Он удалился, чтобы переодеться, а когда вернулся, надев форму маршала кавалерии, то походил на настоящего короля намного больше, чем когда-либо.

Часам к трем пополудни шум, крики и мушкетная стрельба утихли. До нас по-прежнему доносился стук копыт лошадей, гарцующих по двору, и в комнату все так же вбегали взволнованные слуги, доставляя сообщения Людовику и убегая с новыми поручениями. Однако постепенно во дворце восстанавливался прежний распорядок. В сопровождении придворных дам, служанок и собачек я вернулась в свои апартаменты и прилегла отдохнуть, а остальные приступили к выполнению своих обязанностей. Дрожащий Андрэ, который последние несколько часов в страхе просидел под кроватью, привел в порядок мои волосы, и я совершила обычный туалет.

Я изо всех сил старалась сохранять спокойствие, но, разумеется, мне отчаянно хотелось знать, что произошло. Неужели началась война? С кем? И возможно ли, что шум, суета и страх вернутся вновь? И не стоит ли переехать в другой дворец, где мы будем в безопасности?

Наконец после ужина мне сообщили о том, что случилось. Жители находящихся неподалеку деревушек Сен-Поль-д'Эвре и Сомма пришли, как обычно, ранним утром к воротам дворца, чтобы получить хлеб и остатки угощения с личной кухни короля. Там их уже поджидал аббат Вермон, чтобы приступить к раздаче хлеба, деньги на который собирала я.

Но вместо того чтобы взять продукты и разойтись, деревенские жители остались и стали требовать большего. Толпа у ворот все увеличивалась и увеличивалась. Они кричали на аббата Вермона и настаивали, чтобы им вынесли еще хлеба. Потом он рассказывал мне, что эти требования рассердили его, и он выкрикнул в ответ: «Да кто я такой, по-вашему, Господь наш Иисус Христос, чтобы приумножить количество буханок и из пяти сделать тысячу?» Крестьяне стали насмехаться над ним, называя креатурой короля, который хочет, чтобы все они умерли от голода, и тогда он смог бы забрать себе их земли.

Они начали плевать в аббата Вермона и порвали на нем сутану. Когда он поспешил укрыться во дворце, крестьяне, коих теперь собралось несколько сотен, захватили чугунные ворота и попытались повалить их.

Аббат Вермон – очень мягкий человек, высокообразованный и интеллигентный, ничуть не похожий на грубого и раздражительного отца Куниберта. Я не упомню, когда в последний раз видела аббата Вермона разгневанным. Но сегодня вечером, он был вне себя, когда разговаривал со мной и молился за упокой души тех, кто погиб утром. Он сказал, что деревенские жители не испытывали никакой благодарности за то, что я сделала для них, за защиту, которая им предоставлена, поскольку они живут поблизости от Версаля.

– Разве они не знают, что солдаты короля охраняют их от бандитов и не дают мародерам уничтожать их урожай? Разве король не берет их сыновей в свою армию, не дает их дочерям возможность работать на его молочных фермах и даже в самом дворце? Да что там говорить… Старший садовник позволяет им собирать желуди осенью, чтобы они могли кормить ими своих свиней, и разрешает помогать при сборе каштанов, яблок и вишен.

– Граф Мерси всегда говорит, что деревенские жители помнят лишь о том, что королевские сборщики налогов забирают у них все без остатка и что королевские пекари слишком дорого продают им хлеб.

– Невежественные люди презирают всех, кто лучше и выше их. Они повинуются им, боятся их, но в глубине души презирают их и ненавидят.

Мы помолись за упокой души усопших. Погибло много народу, потому что орудия стреляли прямо в гущу людей, которые прорвались во внутренний двор, а потом их атаковала кавалерия, и солдаты рубили своими острыми саблями направо и налево. Весь день до самого вечера на повозках из дворца вывозили тела погибших. Двор посыпали свежим песком, чтобы скрыть следы крови. Аббат Вермон сказал мне, что завтра ворота починят и скоро не останется никаких следов трагедии, что разыгралась здесь сегодня.

Следов не останется, но я буду всегда помнить о ней.

28 июня 1775 года.

Как же сегодня жарко! Я мечтаю о том, чтобы погрузиться в воды прохладного озера и чтобы на мне была только нижняя сорочка, но здесь я не смогу позволить себе ничего подобного. И только один-единственный раз мы с Иоландой и Лулу ускользнули в Маленький Трианон и от души поплескались в фонтанах.

11 июля 1775 года.

Андрэ создал мне для коронации новую прическу. Он практиковался на моих фрейлинах, а сегодня впервые после полудня опробовал ее на мне. Андрэ расчесывал и взбивал мои волосы в течение получаса, втирая в них мазь для придания объема. Потом он накрутил их на две подушечки из конского волоса и начал прикреплять новые и новые накладные локоны, пока вся эта потрясающая конструкция не достигла двух футов в высоту. В волосы мне он вплел миниатюрные золотые короны с бриллиантами, отчего прическа сияет блеском драгоценных камней.

Эффект получился совершенно потрясающий, но я едва могу пошевелить головой, а булавки, удерживающие всю эту башню, больно впиваются в кожу. От лосьона и помады у меня чешется голова. Но самое плохое заключается в том, что мне придется спать с этой коронационной прической вплоть до торжественной церемонии, до которой еще несколько недель.

29 июля 1775 года.

Наконец-то я могу писать о замечательной коронации Людовика, после окончания которой сил у меня достало только на то, чтобы дойти до постели и спать, спать и спать.

Король так страшился ее, что в течение многих дней до ее начала наедался так, что его тошнило. Он пил ромашковый чай, чтобы успокоиться, но все равно не мог спать по ночам. И будил меня, потому что без конца расхаживал по нашей спальне.

Я боялась, что он, в конце концов, предпочтет укрыться в своем излюбленном убежище, хижине в Компьенском лесу, чтобы уклониться от коронации, но он проявил мужество и выдержал всю церемонию. Я очень им гордилась.

Он сидел на позолоченном троне в огромном Реймском соборе, и архиепископ возложил корону ему на голову, и все присутствующие в церкви закричали: «Да здравствует король!» – и захлопали в ладоши. Меня тоже приветствовали аплодисментами, и люди тянули руки, чтобы коснуться моего платья, когда я проходила мимо. Столько грязных рук, цепляющихся за мои юбки. Бесчисленное множество ухмыляющихся лиц, беззубых ртов, раззявленных в приветственных криках.