Мария Лоди - Мечта Страница 26

Он попытался рассмеяться, — издал пронзительный смех, перешедший в режущий кашель.

— Успокойся, — попросила Шарлотта.

Он тяжело лежал на ее руках, и она чувствовала к нему мучительную жалость. Теперь она отдала бы годы своей жизни за то, чтобы Этьену стало лучше, чтобы дать ему еще один шанс. Если бы он остался жив, она сделала бы все, что в ее силах, чтобы помочь ему, привести его к успеху, потому что это была его единственная надежда. Она принесла бы себя в жертву. Ему нужны были деньги и уважение глупцов, нужны иллюзии славы, чтобы удовлетворить свое трогательное тщеславие, рассеять сомнения и страхи. В тот момент она готова была украсть, продать себя, даже убить кого-нибудь, чтобы претворить в жизнь мечты Этьена. Ее боль за него превосходила то, что она могла вынести. Впервые она поняла, что сама могла бы вынести что угодно — свою неудачу, бедность, даже смерть ради того, чтобы он не страдал.

Этьен опять приподнялся, тряся кулаком в сторону стены:

— Меня убил Париж. Париж — мерзкий город, город смерти… Я ненавижу тебя! Ненавижу тебя!

Он сидел очень прямо: худое, истощенное тело, раскинутые руки, на щеках слезы — трогательная, даже трагическая фигура. Шарлотта ухаживала за ним, как за ребенком, плакала вместе с ним, пока наконец его слова не перешли в бормотание. Теперь он стал спокойнее, попросил ее открыть шторы, чтобы можно было увидеть дневной свет. В таком положении и застал его доктор Март.

«Если он будет жить, — продолжала отчаянно думать Шарлотта, — я сделаю для него все. Ничто не будет для меня слишком трудным».

Она не смогла сделать его счастливым и чувствовала себя виноватой. Она всегда была сильнее его. Она могла бы помочь ему, понять его; ей следовало попытаться полюбить его как ребенка, если она не могла любить его как мужчину. Она должна была бы давать, давать ему все, что могла, до тех пор, пока у нее ничего не осталось бы. Шарлотта пыталась убедить себя, что он не может сейчас умереть, что сила, которую она чувствовала в себе: ее женская храбрость, ее врожденная житейская мудрость и смирение — все должно перейти от нее к больному, чтобы вырвать его из забытья силой ее собственной воли.

Глава пятая

Сборщик тряпья обшарил своим крюком последний мусорный бак и торопливо пошел прочь. Фонарь в его левой руке бледно мерцал в первых проблесках розового рассвета. Нерешительно нарождалось апрельское утро.

Площадь Мобер просыпалась. Лучи восходящего солнца все ярче освещали облупившиеся фасады домов, и даже в этом убогом сплетении узких улиц наступал свой час торжества.

Мрачные дома, сдаваемые в аренду, и развалины вокруг места, предназначенного под новый бульвар, делали площадь Мобер одним из самых непривлекательных кварталов Парижа. Нищета катилась вниз с горы Сент-Женевьев, как зловонная река. Здесь обитали целые колонии бедноты. Безденежные студенты вперемешку с дешевыми проститутками жили в переполненных, плохо освещенных старых домах. Тут были бесплатные столовые, и район насквозь пропах бедностью и болезнями. Это было неподходящее место для ночных визитов. После девяти часов вечера его узкие улицы становились пристанищем головорезов и грабителей.

Те из важных персон, которых беспокоила эта клоака Парижа, где за луидор могли перерезать горло, были убеждены, что только новое строительство, прежде всего прокладка бульвара Сен-Жермен, может изменить положение вещей. Согласно планам барона Османа, весь этот квартал должен был превратиться в открытый просторный район, полный света и воздуха. Пока же добропорядочные люди избегали попадать сюда после наступления темноты.

Этим утром Ла-Моб, как называли этот район, проснулся не более грязным и не более ужасным, чем в любое другое утро. Армия бродяг выбралась наверх с берега реки к изношенным стойкам таверн, точно ко времени своей первой дневной выпивки. Консьержи вышли на ступеньки домов, рабочие быстро шли из предместий. К семи часам утра на площади Мобер уже обосновались уличные торговцы съестным, поношенной одеждой, водой, кружевами, цветочницы со своими корзинами и тысячи других уличных парижских торговцев, чьи резкие крики эхом отдавались в свежем апрельском воздухе.

Полдюжины детей, один оборваннее другого, оглядываясь, высыпали на дорогу. Скоро они облюбовали торговку яблоками, втаскивавшую свой товар на пригорок, и бросились за ней.

— Яблоки! Дешевые яблоки! Полезные яблоки!

— Пожар! — крикнул один из мальчишек за ее спиной.

Женщина повернулась так стремительно, как только позволяла ей солидная комплекция. Мальчишки мгновенно напали на яблоки и начали набивать ими карманы.

— О, негодяи! — вопила женщина. — Негодные бездельники! Вы все плохо кончите! — грозила она кулаком вслед убегающим фигуркам.

Мальчишки снова собрались на дороге и решили пойти дальше, к строительным площадкам, где шли работы по реконструкции улицы Монж. Именно здесь все мальчишки района проводили большую часть своего времени.

Ребята полезли, словно идущее в атаку войско, по крутым переулкам, поднимающимся вверх по склону горы Сент-Женевьев, и выбрались на никому не принадлежащую землю в конце улицы Экль. Они побежали вдоль улицы Буланже, где несколько партий землекопов натужно работали в огромных котлованах глубиной в двадцать пять футов под руководством своего мастера, чистокровного парижанина по имени Симон, известного своими крепкими выражениями.

— А ну катитесь отсюда, — прорычал мастер, увидев, что шестеро мальчишек уселись в ряд на краю котлована.

Мальчишки не очень охотно удалились.

— Проклятые мальчишки, всегда болтаются вокруг площадки, — проворчал мастер. — Стоит позволить им стащить хоть какую-нибудь пустяковину, я выхожу из себя, — погрозил он ребятам кулаком. — Погодите, маленькие паразиты. Дайте мне поймать хотя бы одного из вас. Я похороню его заживо.

— Если бы он только знал о монете, — тяжело дыша, сказал один из мальчишек.

— Смотри, не говори ему, — пригрозил старший из них. — Ты поклялся держать это в тайне, Пти Ренар.

— Само собой!

— Покажи нам монету еще раз, — попросил третий, крошечный, похожий на воробья малыш, жалкий вид которого усугубляла его хромота.

Старший мальчик раскрыл ладонь и показал истертую монету из какого-то тяжелого металла, на которой были видны блеклые очертания чьего-то профиля и неразборчивая надпись. Ребята нашли ее накануне в куче земли из котлована.

— Я говорю вам, это медаль.

— Нет, монета, — сказал другой.

— Убирайтесь прочь, пострелята, — закричал мастер.